Отбросив все нескромные приветы,

      и зная, этот вечер только мой,

      забыв мгновенно лишние советы,

      я ухожу под дождиком домой.

      Дождь заставлял идти довольно быстро,

      бил по зонту и в буйстве был хорош.

      Как хорошо, вода прибудет в Истре,

      а дождь польет любимейшую рожь.

      Но на балкон дождю закрыты двери.

      Иду домой, чтобы полить цветы,

      им отдаю и воду, и доверие.

      Дождь за стеклом и мокрые листы.

      Пусть зависть к постороннему ненастью,

      да не коснется зелени моей!

      Я все полью! Залью, пусть то опасно!

      Пей мой лимон! И кактус тоже пей!

      На этом все. Задерну мирно шторы.

      А все ненастья смоет сильный дождь.

      И дома против бед надену шоры.

      А где-то уж растет спокойно рожь.

      Вы извините мой строптивый нрав,

      я ревновала к маленькой кокотке,

      и в глубине района и управ

      я не была покладистой и кроткой.

      Вы предпочли другую, не меня.

      Быть может, и она была планктоном?

      Года и ночи календарь менял,

      а встреча откликалась грустным стоном.

      Когда проснусь, то вспоминаю Вас,

      когда засну, то вижу Вас на фото.

      Не думаю, что это только фарс,

      и не сравню я Вас с любым и прочим.

      Я облик Ваш на фото сберегу,

      он помогает в творческой работе,

      и с Вами на одном я берегу.

      Расцвел каштан, наверно, быть субботе.

      Суббота встреч поэтов, вот и все.

      Я не приду. Я больше не ревную.

      Не верю или верю, – это всем

      неинтересно, как планктон дрейфую.

      Нежнейшие иголки

      играют на ветру,

      они совсем не колки.

      А рядом? Рядом пруд.

      Как хочется затронуть

      иголки, шишки. Нет.

      И сквер он тот же омут.

      «Не тронь», – его ответ.

      Пучками из иголок

      она вся по весне,

      как миллион приколок,

      на ветках и везде.

      Когда желтеет пихта,

      то под ноги летят

      короткой стрижки вихры.

      И к краю сквера в ряд.

      Подстриженная пихта

      осеннею порой,

      как выпитая пинта,

      как юбки рваный крой.

      Он человек, любимец нежных муз,

      он сам любил, не ждал чужих ответов.

      Цилиндр он носил, а не картуз,

      и принят был, конечно, в высшем свете.

      Его стихи, поэмы, сказки – свет.

      Да, свет, что излучает солнце.

      Прозаик и мыслитель, и поэт,

      и он всегда непонятый до донца.

      Он мыслил, тоже, видимо, в стихах,

      он непонятен призрачным натурам,

      и потому