С тугой осанкой кипариса, —

      богов бессмертных не спросив, —

      любить не Гектора – Париса

      за то, что молод и красив.

      Покуда дремлют колесницы

      и не подрублена лоза, —

      за эти длинные ресницы,

      за эти карие глаза.

      Не жребий выпал, – почему же,

      среди героев и богов —

      любить мальчишку, а не мужа,

      любить за то, что он таков?..

      И зная, что с ним приключится,

      на время краткое посметь —

      любить за детские ключицы,

      за эту юность, эту смерть.

      День пройдёт – никакого с него спроса,

      никакой вины – принимай сице.

      До чего ты красива, роза моя, роза.

      Почему от тебя так свербит в сердце?..

      Вроде всё хорошо, размеренно, без надсада.

      Разве холод внутри стоит, – так не боль же.

      Всё-то есть, ничего больше мне не надо.

      А взгляну на тебя и пойму – ничего больше…

      Ни коснуться тебя нельзя, ни обнять мне.

      Старость – это будто бы от мороза

      умирают голуби в голубятне…

      До чего ты красива, роза моя, роза.

      Сплошное сияние! – якобы свято,

      потом, – угасая, – усилия тела, —

      когда он слетает с высот Монсальвата,

      я просто бы из-под ладони глядела —

      неузнанной Ледой – на первенца стаи:

      на дерзкую шею, на крылья в изломе.

      Осмелиться если б, устать и истаять,

      застыть в запредельной безвылазной коме.

      И больше уже никогда не проснуться,

      не сбыться дряхлеющей девой в сединах.

      Замедлить дыхание, лбом прикоснуться

      и спать меж лопаток его лебединых.

      Потаённое, здешнее – вот оно, вот оно, вот…

      Воскресенье, окно, подоконник с процветшей драценой.

      Мимолетная сладость, мальчишеский нежный живот

      [эта ранняя старость внутри… этот стыд драгоценный…

      эта дрожь… эта жажда…] и руки ещё сплетены,

      но уже в монохромную память пошла раскадровка:

      как красивы запястья… и оторопь влажной спины

      под моими ладонями… вот оно… принц-полукровка.

      То ли стаю вспугнули – швырнули пшено голубям

      [трепетание крыльев, не тщись, облекая в слова ты!..]

      Утихает дыханье, ключица припала к губам,

      словно краешек чаши изогнутый, солоноватый.

      Там на реке, плескаясь и хохоча,

      шумной ватагою, – только один не в счёт.

      Будто река другая с его плеча

      жилкою голубой по руке течёт.

      Если бы я не думала о таком —

      тонком