Пес, что северной породы,

      да охотника следы,

      шли вперед, и вязли ноги

      в вечном снеге средь пурги.

      Возвращались не с добычей,

      а с усталостью лихой,

      обморожены, разбиты

      да с тяжелой головой.

      Север дальний, Север крайний —

      духом не для слабака,

      дома голод ждет печальный —

      пусть мужается семья.

      И охотник – снова в поиск,

      и уже добычу пес

      чует своим хищным носом:

      запах ветерок донес.

      По следам зверей плутая,

      бродят вместе день-деньской,

      дичь – как будто ускользает,

      а вдали – лишь волчий вой.

      Затеваются метели,

      не разжечь уже костра,

      не согреться – ветры злее,

      холод жалит до нутра.

      И порой охотник хмуро,

      пса погладив под рукой,

      думу думает понуро:

      возвратимся ли домой?

      Как грустил бел клен под моим окном,

      неприкаянный одиноким днем,

      в зиму-зимушку, в белом ватнике

      с пуха мягкого да хлопчатника.

      Разговаривал да с метелицей,

      той, что маялась дня безделицей,

      пели песенки в паре с ветрами,

      ведь гуляки те да отпетые.

      Обниму я клен, прикоснусь к коре,

      сверху снежный ком – да по голове,

      так обидою он прогонит прочь:

      в том, что одинок, не смогла помочь.

      Раз на ярмарке бедовой продавались полушалки,

      девицы платок пуховый примеряли – денег жалко,

      торговались с пылом, с жаром, кошелечками звенели,

      а торговка: «Что ж, вам даром подарю платочек белый?»

      Крутят у зеркал девицы, любо-дорого смотреть,

      а платочек не из ситца – настоящая то шерсть!

      Укрывать будет в метели, от снегов убережет —

      враз деньжата зазвенели и раскрылся кошелёк.

      Костром сгорали уголечки —

      уснул якут нетрезвым сном,

      стоянкой, коротая ночку,

      собаки разбрелись кругом.

      И воя волков он не слышал,

      и не увидел жадный блеск

      тех глаз, что зажигает хищник

      в голодном крае, словно бес.

      А поутру якут поднялся,

      упряжку начал созывать —

      один лишь только пес остался,

      кровавой краской его масть.

      От всех былых – алеют клочья —

      знать, у волков жестокий пир.

      Якут протер хмельные очи:

      «Как выжил?» – Бога вопросил.