По темно-голубому небу мчались

      Крутые облака. Дул ветер южный,

      Клубя густую пыль. На тротуарах

      Теснились люди. Темными рядами,

      Сверкая сталью, конные войска

      Тянулись неподвижно. Крик нестройный

      Рожком летящего автомобиля

      Прорезывался изредка. Разносчик

      Толкался, предлагая апельсины

      И грязные орехи. Вдруг пронесся

      По улице широкой и пустой

      Карьером офицер какой-то, шарфом

      Как бы давая знак, и тишина

      Сменила сразу гул и общий говор,

      И долго слышался лишь стук короткий

      Копыт о гладкие торцы. Потом

      Опять все смолкло, даже облака

      Как бы застыли в небе. Я спросил

      У старика, который под стеною

      Стоял не шевелясь, зачем собралось

      Все это множество людей. С усильем

      Остановил на мне он тусклый взгляд

      И прошептал чуть слышно: «Император».

      И стал я ждать. Часы тянулись, или

      Минуты лишь, – не помню я… Никто

      Тогда уж не был в силах помнить время.

      И вдруг протяжно, будто бы на дне

      Огромной пропасти, запели трубы,

      И медь литавров дрогнула, и белый

      Дымок взвился до неба, и знамена

      Под звон победоносной Марсельезы

      Поникли до земли, как золотые

      Лохмотья славы… И невдалеке

      Увидел человека я. Под ним

      Ступал неторопливо белый конь,

      И, отступя шагов на двадцать, шла

      В тяжелых, кованных мундирах горсть

      Каких-то пышных всадников. Но он

      Был в сером сюртуке и треугольной

      Потертой шляпе… О, и твердь, и воды,

      И ротозеи, и солдаты, – все

      Преобразились в миг, и миллионы

      Расширенных, горящих, жадных глаз

      Его черты ловили. Сжав поводья,

      Он ехал, и, казалось, тяжесть сна

      Еще не мог он сбросить, и не мог

      Пошевелить рукой… Сто лет, сто дней

      Как бы туман стояли. Перед ним

      Арколь дымился где-то, иль Париж

      Кровавый буйствовал, иль в нашем солнце

      Узнать хотел он солнце Аустерлица,

      Иль слышался ему унылый гул

      И плеск ленивых волн у скал Елены,

      Не знаю я, но безразличный взгляд

      Не замечал, казалось мне, ни зданий,

      Ни памятников, ни полков, ни даже

      Трехцветных флагов… Ширясь и растя,

      Как у архангелов, гремели трубы

      О славе мира, лошадь тяжело

      И медленно ступала, и не смел

      Никто ни двинуться, ни молвить слова.

      Когда ж за красной аркой Император

      Скрываться стал, и, точно обезумев,

      За ним толпою побежали люди,

      Сбивая и давя друг друга, – я

      За тенью исчезающей его

      Лишь в силах был следить, и мне подобных

      Немало было… Помню, вечерело,

       И был неярко озарен весь город

      Бледнозеленым заревом заката,

      Сиявшим над Адмиралтейством.