И с той январской ночи началось!

      С младых ногтей алкавший Абсолюта

      (нет, не того, который за валюту

      мне покупать в Стокгольме довелось,

      который ныне у платформы Лось

      в любом ларьке поблескивает люто),

      я, полусонный, понял в ту минуту,

      что вот оно, что все-таки нашлось

      хоть что-то, неподвластное ухмылкам

      релятивизма, ни наскокам пылким

      дионисийских оголтелых муз!

      Потом уж, кипятя твои бутылки

      и соски под напев «Европы-плюс»,

      я понял, что еще сильней боюсь.

      Но в первый раз, когда передо мной

      явилась ты в роддоме (а точнее —

      во ВНИЦОЗМИРе), я застыл скорее

      в смущенье, чем в восторге. Бог ты мой!

      Как странен был нездешний облик твой.

      А взгляд косящий и того страннее.

      От крика заходясь и пунцовея,

      три с лишним килограмма чуть живой

      ничтожной плоти предо мной лежало,

      полметра шевелилось и взывало

      бессмысленно ко мне, как будто я

      сам не такой же… Мать твоя болтала

      с моею тещей. И такси бежало,

      как утлый челн, в волнах небытия.

      И понял я, что это западня!

      Мой ужас, усмиренный только-только,

      пошел в контрнаступление. Иголки,

      булавки, вилки, ножницы, звеня,

      к тебе тянулись! Всякая фигня

      опасности таила втихомолку.

      Розетка, кипяток, котенок Борька,

      балкон и лифт бросали в дрожь меня.

      А там, во мгле грядущей, поджидал

      насильник, и Невзоров посылал

      ОМОН на штурм квартиры бедной нашей,

      АЭС взрывались… Бездны на краю

      уже не за свою, а за твою

      тончайшую я шкуру трясся, Саша.

      Шли дни. Уже из ложки ела ты,

      Вот звякнул зуб. Вот попка округлилась.

      Ты наливалась смыслом, ты бесилась,

      агукала средь вечной пустоты.

      Шли съезды. Шли снега. Цвели цветы.

      Цвел диатез. Пеленки золотились.

      Немецкая коляска вдаль катилась.

      И я забыл мятежные мечты.

      Что слава? Что восторги сладострастья?

      Что счастие? Наверно, это счастье.

      Ты собрала, как линзочка, в пучок

      рассеянные в воздухе ненастном

      лучи любви, и этот свет возжег —

      да нет, не угль – лампадный фитилек.

      Чтоб