«Что это – церковь?» – «Это, Саша, дом,

      где молятся». – «А что это – молиться?»

      Но тут тебя какая-то синица,

      по счастью, отвлекает. Над прудом,

      над дядьками с пивком и шашлычком

      крест вновь открытой церкви золотится.

      И от ответа мне не открутиться.

      Хоть лучше бы оставить на потом

      беседу эту. «Видишь ли, вообще-то

      есть, а верней, должно быть нечто, Саш,

      ну, скажем, трансцендентное… Об этом

      уже Платон… и Кьеркегор… и наш

      Шестов…» Озарены вечерним светом

      вода, и крест, и опустевший пляж.

      Последние лет 20—25

      так часто я мусолил фразу эту,

      так я привык, притиснув в танце Свету

      иль в лифте Валю, горячо шептать:

      «Люблю тебя!», что стал подозревать,

      что в сих словах иного смысла нету.

      И все любови, канувшие в Лету,

      мой скепсис не могли поколебать.

      И каково же осознать мне было,

      что я… что ты… не знаю, как сказать.

      Перечеркнув лет 20–25,

      Любовь, что движет солнце и светила,

      свой смысл мне хоть немножко приоткрыла,

      и начал я хоть что-то понимать.

      Предвижу все. Набоковский фрейдист

      хихикает, ручонки потирает,

      почесывает пах и приступает

      к анализу. А концептуалист,

      чьи тексты чтит всяк сущий здесь славист,

      плечами сокрушенно пожимает.

      И палец указательный вращает

      у правого виска метафорист.

      Сальери в «Обозренье книжном» лает,

      Моца́рт зевок ладошкой прикрывает,

      на до́бычу стремится пародист,

      все громче хохот, шиканье и свист!

      Но жало мудрое упрямо возглашает,

      как стан твой пухл и взор твой как лучист!

      Где прелести чистейшей образцы

      представлены на удивленье мира —

      Лаура, леди смуглая Шекспира,

      дочь химика, которую певцы,

      Прекрасной Дамы верные жрецы,

      делили, и румяная Пленира —

      туда тебя отеческая лира

      перенесет. Да чтут тебя чтецы!

      А впрочем, нет, сокровище мое!

      Боюсь, что это вздорное бабье

      тебя дурному, доченька, научит.

      Не лучше ли волшебное питье

      с Алисой (Аней) выпить? У нее

      тебе, по крайней мере, не наскучит.

      Промчались дни мои. Так мчится буйный Том

      за палкою, не дожидаясь крика

      «Апорт!», и в нетерпении великом

      летит назад с увесистым дрючком.

      И вновь через орешник напролом,

      и лес, и дол наполнив шумом диким —

      и топотом, и тявканьем, и рыком,

      не ведая, конечно же, о том,

      что вот сейчас докурит сигарету

      скучающий хозяин, и на этом

      закончится игра, и поводок

      защелкнется, а там, глядишь, и лето

      закончено,