Всю жизнь в борьбе глухой, жестокой

      немеют руки, блекнут щеки;

      в дышащем пламенем аду

      глаза в крови и взор в бреду.

      Всю жизнь в борьбе неравной падать,

      забыв про песни и про радость,

      а трубы раскрывают пасти,

      чтоб проглотить людское счастье,

      и лентой дым плывет унылой

      над городом – живой могилой...

      В машинном лязге – слышишь? слышишь? —

      несется песня. Громче. Тише.

      Издалека опять прорвется

      и в сердце близко отзовется...

      Шипит расплавленный металл,

      в его шипенье – песни шквал,

      ее сердитые раскаты.

      Как пламя, подползет и схватит,

      как волны, набежит прибоем,

      как вихрь, закружит и завоет,

      и вдруг все окна распахнутся,

      и с петель двери все сорвутся,

      и вдруг над улицей взметет

      и красной молнией сверкнет!

      О песня гневная, плыви,

      и грудь дыханьем разорви,

      и взвейся, взвейся над толпой,

      как сокол смелый, молодой!

      Над гулом города, машин

      крылами вольными маши,

      буди сердца людей уснувших

      для новой жизни, жизни лучшей!

      Твой свет в ночи кровавой брезжит.

      О, песня гнева, ты – надежда!

      Лети, несись над сонным краем

      и расцвети зеленым маем!

      Плыви, как облако, над полем,

      где сердцу – радость, взору – воля,

      зеленым лугом, лесом, Вислой

      сверкни над пашней яркой искрой,

      спустись на фабрики и в штольни,

      громами крикни: «Эй, довольно!»

      Ударь набатом: «Смерть магнатам!»

      Звени сердцами: «День расплаты!»

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      Как тяжко говорить мне с вами,

      ведь сердце сожжено словами,

      но не иссякнет слёз родник,

      и песня радости возникнет,

      и то, что я любил мятежно,

      сердец людских коснется нежно...

      Сегодня в песне гнев и стоны,

      но я пою, чтоб миллионы

      суровым гневом напоить,

      в одно большое сердце слить

      и бросить в мир —

      как тяжкий молот.