Венки лавровые, лужайки, лютни!

      Куда вы делись, дамы и князья!

      Вас можно было распотешить лестью,

      В припрыжке ловкой кошелек словить.

      Он жаждет большего – души и плоти.

      Кто ты, властитель? Долги эти ночи.

      Не ты ли ведом нам как Дух Земли,

      Что сбрасывает гусеницу с груши

      На прокормленье черному дрозду?

      Что дохлыми жуками устилает

      Постельку луковицы гиацинта?

      Губитель, ты и он – одно и то же ль?

      Он, неотступный, он, товарищ верный.

      Как часто нашей он водил рукою

      По гладкой шее и спине деви´чьей,

      Когда бредут в июльский вечер пары

      Лугами к озеру под запах сосен,

      Гармоника наигрывает небыль

      Про острова влюбленных в океане.

      Теперь мотив забыт, и вспомнить страшно.

      Как часто он же нам, краса и слава,

      Ликующий тетеревиный клич,

      Иронией умел скривить улыбку,

      Нашептывая, что весенний воздух,

      Трель соловья и наше вдохновенье —

      Всего лишь его щедрая наживка,

      Чтоб совершалось продолженье рода,

      Что кровь остынет и, покрыты ржою,

      В гниющем пурпуре мы погрузимся

      В тот прах, что миллионы лет копился,

      Где нас заждался прадед-питекантроп.

      Скажи, в разумном гегелевском фраке

      Любитель диких ветреных сторонок,

      Ты что же, имя поменял – и только?

      Подпольные листки в холщовой сумке.

      Поэту слышен смех его могучий:

      Я в наказанье разума лишил их.

      Никто не встанет мне наперекор.

      Где слово, что грядущего достигнет,

      Где слово, что спасет людское счастье,

      Которое так пахнет теплым хлебом,

      Когда язык поэзии не знает

      Того, что выпало потомкам поздним?

      Мы не обучены, не представляем,

      Как слить Свободу и Необходимость.

      К двум крайностям во сне клонится ум.

      Погибель неземных и осиянных:

      Ища небес, материю презрели.

      В ней радость, сила жизни и тепло.

      Погибель грузных и благоразумных:

      Рассветную звезду во лжи утопят —

      Тот дар, что выше смерти и природы.

      Подпольные листки в холщовой сумке.

      Крошится пропагандная поэма.

      Не зная, что к чему, звучит фальшиво.

      От сильных чувств поэзия смолкает,

      Еще твердит далекие призывы,

      Но содержание ей не в подъем.

      В наш век есть то, чего не увидали

      Двадцатилетние варшавские поэты, —

      То, что идеям сдастся, не Давидам

      С пращою. У больничного порога

      Вот так стремишься