Отворяется сад природы.

      На пороге трава зеленеет.

      Зацветает миндаль.

      Sint mihi Dei Acherontis propitii!

      Valeat numen triplex Jehovae!

      Ignis, aeris, aquae, terras spiritus,

      Salvete! – гость говорит.

      Живет у яблони в хоромах Ариэль,

      Но не придет дрожать крылом осиным.

      И Мефистофель, нарядясь аббатом

      Доминиканским или францисканским,

      С тутовника не спрыгнет в пентаграмму,

      Начерченную тростью на дорожке.

      Но в розовых молчащих колокольцах

      Взбирается на скалы рододендрон.

      Колибри, как воздушная юла,

      Повисла – сердце сильное движенья.

      Коричневою капелькой потеет

      На терние насаженный кузнечик,

      Не ведая ни пыток, ни закона.

      Что делать тут тому, кого зовут

      Верховным чудищем и чудодеем,

      Сократом слизняков, судьею иволг

      И музыкантом вишен, – человеку?

      Способна выжить индивидуальность

      В картинах, в статуях – в стихии гибнет.

      Сопровождать ему гроба лесничих,

      Которых скинул горный черт, козел

      С кольцом рогов над выгнутым загривком.

      На кладбище гарпунщиков ходить:

      Копье вбивая в плоть левиафана,

      Они в жиру кишок секрет искали —

      Энергия, остыв, волной вскипала.

      Распутывать загадки докторов

      Алхимии: они почти достигли

      Разгадки, то есть власти, и исчезли

      Без рук, без глаз, да и без эликсира.

      Тут солнце. Тот же, кто поверил с детства,

      Что акт и действие понять довольно

      И повторяемость вещей порвется, —

      Унижен и в чужой сгнивает коже.

      Ошеломленный бабочкою яркой,

      Он чужд искусству, безъязык, бесформен.

      Я вёсла обвернул, чтоб не скрипели

      В уключинах. А от Скалистых Гор,

      Небраски и Невады шли потемки,

      Заглатывая лес материка.

      Отражены предгрозовые тучи,

      Пролеты цапли, и торфяник топкий,

      И черный сухостой. За лодкой следом

      Вновь строила утопия мошки´

      Сияющие своды. Погружалась

      Тень лилии под борт, прошелестев.

      Чем ближе ночь, тем пепельней тона.

      Играйте, музыканты, но не громче,

      Чем ход часов. Я жду своей минуты.

      Моя столица на бобровых гонах.

      Вся в бороздах озерная вода,

      Ее вспахал чернильный месяц зверя,

      Взошедший