Руки в брюки и шарфик на шею.

      Узелочки ленивого дыма.

      Мы умрем и уже хорошеем,

      и канаем вразвалочку мимо.

      Плащичок нараспашку и ворот.

      Ухмыляясь, прилипла к губам

      папироска. Единственный Город

      есть на свете – мы встретимся там.

      На каком-то с последним трамваем

      затихающем насмерть проспекте.

      И из горла слова выбираем

      при безжалостном, вспыльчивом свете.

      Это зрячие ночи под веки

      так и просятся, выход ища.

      Но над нами музы́ка навеки

      за поэзию, дружбу и сча…

      Смешение желтого с красным,

      тумана и пегого дыма —

      не то чтобы разнообразно,

      а как-то непоправимо —

      как привкус, во рту горчащий.

      Опального цвета листья

      отбросили в небо чащи

      и требуют твердой кисти.

      Матерчаты их подкладки.

      В прожилках застыло крови

      древесной струение – складки,

      морщины, бороздки, брови,

      что липнут лицом к изнанке

      плаща. И без всяких спичек

      рдеют в глухой несознанке

      рябины – к прокорму птичек.

      Слепые лучи пронзили —

      прищурясь, насквозь, отвесно —

      столпами граненой пыли

      корявую поросль леса —

      да так, что слезится око

      от света и куст на колени

      припасть норовит ненароком,

      споткнувшись своей же тени.

      Ты тоже хромой и хворый,

      изменник, хоть вон отсюда!

      Пылай, хорохорься, вор и

      беспочвенник сам, покуда

      не сумрачен ты, не ясен,

      а просто сегодня в ударе —

      покуда и клен и ясень

      клубятся, как на пожаре!

      Дождь третьи сутки стоит в окне.

      Каждый вечер Хрюши и всякие там Степашки.

      И местная телеведущая улыбается мне —

      как бутылка пива, радуясь открывашке.

      Наступает осень – да ну её! —

      чтобы жечь изжогой, листвой, глаголом.

      Потому что если висит ружьё

      на гвозде, то закончится все валидолом.

      Гаркнут дружно птицы, летя на юг.

      Только вóроны держатся в черном теле.

      Да и время, знаешь, оно на круг

      не сошло, а исчезло на самом деле.

      Оно прицелилось прямо в лоб

      себе, а, бездомные, в коридоре

      так и ждут владельца вещички, чтоб

      в секонд-хенд гурьбой ломануться вскоре.

      На экране пульсирует клип,

      словно горло во время болезни.

      Ходит-бродит под окнами тип

      и горланит ахейские песни.

      Ночь мрачнеет за ветхим окном.

      Только месяц один молодеет.

      И сидит человек за столом,

      опасаясь, что он не успеет

      подобраться к исходу строки,

      пережить эту нежную осень,

      долюбить, дописать – вопреки

      самому себе, может быть; просинь

      вспоминая дневную в ночи

      и отзывчивой рифмы созвучья

      подбирая на ощупь: звучи,

      моя музыка! Ветви и сучья

      и стволы почерневшие там,

      за стеклом, завывающий ветер.

      Эта осень останется нам

      самой теплой и светлой на свете.

      Спи, любимая: скоро рассвет.

      Тьма стоит за согбенной спиною.

      Только знаешь, похоже, что нет

      ничего за безудержной тьмою.