Речь – клевета. Молчанье – ложь.

      Сглотни остатки алкоголя.

      Звезда пронзительна – как нож,

      и одинока – как неволя.

      Над ночью вспышка и щелчок.

      В ладонях остывает город.

      И осень кликает на «ОК»,

      встает и поднимает ворот.

      Осень умна, как в прозе – поэт.

      Листья спускаются наискосок.

      В бархатном ящике спит пистолет.

      Иней сребрит висок.

      Это опять паутинка к щеке

      липнет, щекочется, льнет.

      И на чернеющей густо реке

      звонкий – по краешку – лед.

      Пар выдыхая, с отъезжих полей,

      с рыси сбиваясь на шаг,

      кони плетутся. И несколько дней

      загустевает мрак.

      Это пока что боками и ртом

      дышится. Женщина спит.

      Полоза скрип – это то, что потом:

      снег и «такой-то убит».

      Перешли одногодки на прозу

      или вовсе ушли в интернет.

      Но ни пьяный, ни даже тверезый

      не откликнутся – кликни – в ответ.

      Слишком поздно и слишком далёко.

      Одиночеству шлю смс.

      Почитаю-ка позднего Блока —

      без любви и «Возмездия» без.

      Ничего, это все поправимо.

      Посмотри, как плывут облака

      и проносится медленно мимо

      чья-то младость. Шепчу ей: «Пока!».

      До чего же легко и беспечно —

      и подошвами тихо шурша

      по осенней листве скоротечной,

      и глубóко пока что дыша!

      Это даже почти что свобода,

      ниоткуда лиющийся свет.

      Полтора ослепительных года

      или, может быть, два – и привет!

      Но проходит оторопь октября,

      а ноябрь – тень улетевшей птицы.

      С этим воздухом что-то творится зря,

      непоправимое что-то творится.

      Он сгущается медленно над головой

      и твердеет в застывшей гортани.

      Я уже ухожу – и оплакан тобой.

      До потери своих очертаний

      обнажаются руки увечных дерев

      и простертое небо пронзают безвольно.

      А листва под подошвы ушла, умерев, —

      ей не больно. Наверно, не больно.

      Этот день задыхается – вряд ли от счастья.

      Я с трудом ему поднимаю вежды.

      И в душе моей, в ее светлой части,

      не осталось нежности и надежды.

      Воздух сузился – не прорастет ни слова

      из него никак. И молчат чернила.

      И стоит тоска, не уходит снова —

      потому что очень меня любила.

      Остывают крови осенней токи.

      Цепенеет сердце.