Все восторгались с жалким писком

      им – первым ненцем-живописцем,

      а он себя не раздувал,

      и безо всяческих загадок

      он рисовал закат – закатом

      и море – морем рисовал.

      Был каждый глаз у Тыко Вылки,

      как будто щелка у копилки.

      Но он копил, как скряга хмур,

      не медь потертую влияний,

      а блики северных сияний,

      а блестки рыбьих одеяний

      и переливы нерпьих шкур.

      «Когда вы это все учтете?» —

      искусствоведческие тети

      внушали ищущим юнцам.

      «Из вас художников не выйдет.

      Вот он – рисует все, как видит…

      К нему на выучку бы вам!»

      Ему начальник раймасштаба,

      толстяк, грудастый, словно баба,

      который был известный гад,

      сказал: «Оплатим все по форме…

      Отобрази меня на фоне

      оленеводческих бригад.

      Ты отрази и поголовье,

      и лица, полные здоровья,

      и трудовой задор, и пыл,

      но чтобы все в натуре вышло!»

      «Начальник, я пишу, как вижу…»

      И Вылка к делу приступил.

      Он, в краски вкладывая нежность,

      изобразил оленей, ненцев,

      и – будь что будет, все равно! —

      как завершенье, на картине

      с размаху шлепнул посредине

      большое грязное пятно!

      То был для Вылки очень странный

      прием – по сущности, абстрактный,

      а в то же время сочный, страстный,

      реалистический мазок.

      Смеялись ненцы и олени,

      и лишь начальник в изумленье,

      сочтя все это за глумленье,

      никак узнать себя не мог.

      И я восславлю Тыко Вылку!

      Пускай он ложку или вилку

      держать как надо не умел —

      зато он кисть держал как надо,

      зато себя держал как надо!

      Вот редкость – гордость он имел.