Что имелось в эту ночь?

      Кое-что существенное.

      Был поселок Нельмин Нос,

      и была общественность.

      Был наш стол уже хорош.

      Был большой галдеж.

      Был у нас консервный нож

      и консервы тож.

      Был и спирт,

                          как таковой,

      наш товарищ путевой

      с выразительным эпитетом

      и кратким:

                      «Питьевой».

      Но попался мне сосед

      до того скулежный,

      на себя,

                  на белый свет, —

      просто невозможный.

      Он всю ночь крутил мне пуговицу.

      Он вселял мне в душу путаницу:

      «Понимаешь, бляха-муха —

      невезение в крови.

      У меня такая мука —

      хоть коровою реви.

      Все нескладно,

                             все неловко.

      В жизни форменный затор.

      Я мотор купил на лодку —

      в реку плюхнулся мотор.

      Надо мной смеются дети.

      От меня страдает план.

      Я в Печору ставлю сети —

      их уносит в океан.

      Бляха-муха,

                         чуть не плачу

      от себя, как от стыда.

      Я в снегу капканы прячу —

      попадаю сам туда.

      Может, я не вышел рылом,

      может, просто обормот?

      Но ни карта, и ни рыба,

      и ни баба не идет…»

      Ну и странный сосед, —

      наказанье божье!

      И немного ему лет —

      тридцать пять,

                             не больше.

      И лицом не урод,

      да и рост могучий, —

      что же он рубаху рвет

      на груди мохнучей?

      Что же может его грызть?

      Что шумит свирепственно:

      «Бляха-муха,

                          эта жисть

      неусовершенствована!»

      А наутро вышел я

      на берег Печоры,

      где галдела ребятня,

      фыркали моторы.

      А в ушанке набочок,

      в залосненной стеганке

      вновь тот самый рыбачок,

      трезвенький,

                          как стеклышко.

      Между лодками летал,

      всех собой уматывал,

      парус наскоро латал,

      шебаршил,

                      командовал.

      Бочки, ящики грузил,

      взмокший

                      будто в бане.

      Бабам весело грозил

      вострыми зубами.

      «Пошевеливай, народ —

      он кричал и ухал. —

      Ведь не кто-нибудь нас ждет

      семга,

               бляха-муха!»

      Было все его —

                              река,

      паруса,

                 Россия.

      И кого-то у мыска:

      «Кто