Охота – это вовсе не охота,

      а что – я сам не знаю. Это что-то,

      чего не можем сами мы постичь,

      и, сколько бы мы книжек ни вкусили, —

      во всей его мятущести и силе

      зовет нас предков первобытный клич.

      От мелких драк, от перебранок постных

      беги в леса на глухариный подслух,

      пружинно сжавшись, в темноте замри,

      вбирай в себя все шорохи и скрипы,

      всех птиц журчанья, щелканья и всхлипы,

      все вздрагиванья неба и земли.

      Потом начнет надмирье освещаться,

      как будто чем-то тайно освящаться,

      и – как по табакерке ноготок —

      из-за ветвей, темнеющих разлапо

      и чуть уже алеющих, раздастся

      сначала робко, тоненько: «Ток-ток!»

      «Ток-ток!» – и первый шаг, такой же робкий.

      «Ток-ток!» – и шаг второй, уже широкий.

      «Ток-ток!» – и напролом сквозь бурелом.

      «Ток-ток!» – через кусты, как в сумасшествье.

      «Ток-ток!» – упал и замираешь вместе

      с не видимым тобою глухарем.

      Но вновь: «Ток-ток!» – и вновь под хруст и шелест,

      проваливаясь в прелую замшелость,

      не утирая кровь от комарья,

      как будто там отчаянно токует

      и по тебе оторванно тоскует

      твое непознаваемое «я».

      Уже ты видишь, видишь на поляне

      в просветах сосен темное пыланье.

      Прыжок, и – леса гордый государь —

      перед тобой, в оранжевое врублен,

      сгибая ветку, отливая углем,

      как черный месяц, светится глухарь.

      Он хрюкает, хвостище распускает,

      свистящее шипенье испускает,

      поводит шеей, сам себя ласкает

      и воспевает существо свое.

      А ты стоишь, не зная, что с ним