ему вбивали в седину.

      От страшных рифм, аллитераций

      и прочих фортелей и штук

      Вургун сумел не растеряться

      и нам подкладывал суджук.

      И на колени встал Юсиф,

      отца смиренно попросив:

      «Упомяни в своем докладе

      Володьку с Женькой,

                                        бога ради,

      и я навеки буду рад,

      что мой отец —

                              не бюрократ…»

      И, рассмеявшись от души,

      Вургун,

                  вздохнув,

                                 сказал: «Якши!»

      Пустые лацканы,

                                 медали

      трясла писательская дрожь.

      Все упомянутости ждали:

      и старики,

                     и молодежь.

      Как упоительно запойна

      всепожирающая страсть —

      или не выпасть из «обоймы»,

      или бочком в нее попасть.

      И, как орел седоголовый,

      азербайджанский Дед Мороз

      с трибуны имя Соколова

      вдруг не по тексту произнес.

      Потом —

                   казалось —

                                     бесконечно

      припоминал,

                          страдая,

                                       нечто

      и, почему-то сняв очки,

      добавил к списку лишь

                                            «Апчхи!».

      Шепнул Володя:

      «Просто стыдно,

      что о тебе не говорят».

      Вскипел Юсиф:

                               «Отец, как видно,

      наполовину бюрократ…»

      Я пробурчал:

                           «Теперь стихи

      начну подписывать —

                                         Апчхи!»

      В буфете,

                     гениями полном,

      Вургун совсем смущенным был:

      «Твои стихи, ей-богу, помнил,

      а вот фамилию —

                                  забыл…»

      С тех пор всегда я помнил здраво,

      когда орал до хрипоты,

      как сладко сламывает слава

      еще некрепкие хребты.

      Опять чеканятся медали

      и кулуарный длится бой,

      и столькие повыпадали,

      как будто зубы,

                               из «обойм».

      Что стоит временная почесть!

      Порой превыше всех времен,

      всех упомянутостей пошлых

      неупомянутость имен.

      Жизнь учит.

                         Правило есть в ней:

      стихи

               фамилии

                              главней!

      Шпалы