Проснулся я ночью. Во сне накатилось

      гнетущее что-то. А рядом со мной

      любимая женщина не находилась.

      Ушла навсегда. И я сам был виной.

      Сначала глазами искал я повсюду,

      побрел босиком, лишь бы вновь не в кровать.

      И вдруг я услышал по звону, по стуку —

      на кухне любимая мыла посуду,

      ее протирала и мыла опять.

      Паркет обжигал мои ноги, как угли,

      и было страшнее мне пытки любой,

      когда ее шепот услышал на кухне —

      со мною невидимым и собой.

      Шептала она, что все время я занят

      и не замечаю ее и детей,

      что буквы прыгают перед глазами,

      и то, что волосы все седей.

      Свою улетевшую маму просила

      со мной не ссориться ради Христа,

      ведь я поступаю порой некрасиво,

      но вот душа у меня чиста.

      Она шептала на ухо ложкам,

      тарелкам, блюдечкам, чашкам, ножам,

      что сыну сгрубила – да вышла оплошка,

      а сын разобиделся и убежал.

      Любя чистоту, не в пример грязнулям,

      и все отскребая, почти во сне,

      она исповедовалась кастрюлям,

      и сковородкам, и снова мне.

      А я стоял, ударенный шоком,

      не в силах теперь позабыть ничего,

      и то ли додумывал ее шепот,

      а то ли действительно слышал его.

      Она присела, совсем обессилев,

      заснув, как сраженная наповал,

      и кроткий ветер невидимых крыльев

      слова молитвы ей с губ сдувал.

      Стоял я виновно, остолбенело

      среди бессонницы или сна,

      и тоненько что-то внутри звенело,

      да только не знаю – какая струна…

      Сколько делают зла не со зла

      по