Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной». Лев Толстой
Читать онлайн книгу.
теперь, до охоты. И онъ отвлекъ разговоръ, переведя его на Облонскаго.
– Меня спрашивать нечего. Твои дѣла какъ, т. е. сердечныя?
– О! mon cher![867] – Глаза Степана Аркадьича засвѣтились, сжавшись. – Ты вѣдь не признаешь любви послѣ брака – это все дурно, по твоему. А я не признаю жизни безъ любви, но, mon cher, бываютъ тяжелыя минуты. Бываютъ женщины, которыя мучаютъ тебя. Да ты не повѣришь, я въ какомъ положеніи теперь…
И Степанъ Аркадьичъ, которому подъ вліяніемъ выпитаго вина хотѣлось поговорить о своей любви, разсказалъ Левину цѣлый романъ, въ которомъ онъ игралъ роль de l’amant de coeur[868] женщины, находящейся на содержаніи. Левинъ слушалъ, удивлялся и не зналъ, что говорить; но Степану Аркадьичу и не нужно было, чтобы онъ говорилъ, онъ только самъ хотѣлъ высказать свою исторію.
* № 41 (рук. № 31).
– Какова весна, Василій! А? – сказалъ онъ.
– Что говорить, Божья благодать, – отвѣчалъ Василій. – Богъ даетъ, и людямъ стараться надо. Я, Константинъ Дмитричъ, кажется, какъ отцу родному стараюсь. Я и самъ не люблю дурно сдѣлать и другимъ не велю. Я хозяевами доволенъ. Одно – рабочіе обижаются. Работа пошла тяжелѣе и дни большіе, а харчи все зимніе. Я говорю – власть хозяина. Нанялся – продался.
Недовольство рабочихъ на харчи была старая, уже давно знакомая тема для Левина. Было время, когда онъ заводилъ особенную кухню, самъ ходилъ въ нее, пробовалъ ѣду, давалъ по фунту мяса, молоко и завелъ скатерти и требовалъ чистоту, и тогда почти всѣ рабочіе разбѣжались, а жалобамъ на кухарку, на прикащика не было конца. Потомъ Левинъ[869] разсердился, поручилъ все прикащику. Онъ сталъ давать имъ сала въ щи, какъ онъ выражался, когда есть кинуть сальца, когда нѣтъ – молочка снятого, и всѣ совершенно были довольны. Теперь же послѣднее время Левинъ завелъ артель и выдавалъ харчи по условію.
* № 42 (рук. № 27).
Левинъ видѣлъ, что Степанъ Аркадьичъ принадлежитъ къ этому весьма распространенному типу горожанъ вообще и въ особенности Петербургскихъ, которые, побывавъ въ три года раза два въ деревнѣ и поговоривъ раза два съ купцомъ, прикащикомъ и мужикомъ, запомнятъ два-три слова деревенскихъ и кстати и полагаютъ, что имъ весь деревенскій бытъ ясенъ и что ихъ уже никто не обманетъ, и, благодаря этой увѣренности, продолжаютъ служить пищей для весьма распространеннаго еще типа купцовъ въ родѣ Рябинина, которые не торгуютъ, а только выжидаютъ дураковъ господъ и ловятъ ихъ. А такъ [какъ] дураки въ сословіи Облонскаго не переводятся, то класъ все больше и больше распространяется и богатѣетъ.
– Вѣдь это не обидной лѣсъ, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ, желая этимъ словомъ «обидной» совсѣмъ убѣдить Левина въ несправедливости его сомнѣній, – а дровяной больше. И станетъ не больше 30 саженъ на десятину, а онъ мнѣ далъ по 200 рублей.
Левинъ улыбнулся.
– Вѣдь я не стану тебя учить, какъ заключенье или что ты тамъ такое пишешь въ своемъ присутствіи, а если мнѣ нужно, то спрошу у тебя, а ты такъ увѣренъ, что ты понимаешь всю эту грамоту о лѣсѣ. Она трудная. Счелъ ли ты деревья?
– Ахъ, вотъ еще
[мой милый!]
[друга сердца]
<И теперь было такъ.>
– Вѣдь харчи по условію, – отвѣчаетъ онъ.
– Извѣстно, по условію, кондрактъ, да голодно, Константинъ Дмитричъ.
Левинъ ничего не отвѣтилъ.