Поэты,

      размокшие в плаче и всхлипе,

      бросились от улицы, ероша космы:

      «Как двумя такими выпеть

      и барышню,

      и любовь,

      и цветочек под росами?»

      А за поэтами —

      уличные тыщи:

      студенты,

      проститутки,

      подрядчики.

      Господа!

      Остановитесь!

      Вы не нищие,

      вы не смеете просить подачки!

      Нам, здоровенным,

      с шагом саженьим,

      надо не слушать, а рвать их —

      их,

      присосавшихся бесплатным приложением

      к каждой двуспальной кровати!

      Их ли смиренно просить:

      «Помоги мне!»

      Молить о гимне,

      об оратории!

      Мы сами творцы в горящем гимне —

      шуме фабрики и лаборатории.

      Что мне до Фауста,

      феерией ракет

      скользящего с Мефистофелем в небесном

      паркете!

      Я знаю —

      гвоздь у меня в сапоге

      кошмарней, чем фантазия у Гете!

      Я,

      златоустейший,

      чье каждое слово

      душу новородит,

      именинит тело,

      говорю вам:

      мельчайшая пылинка живого

      ценнее всего, что я сделаю и сделал!

      Слушайте!

      Проповедует,

      мечась и стеня,

      сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

      Мы

      с лицом, как заспанная простыня,

      с губами, обвисшими, как люстра,

      мы,

      каторжане города-лепрозория,

      где золото и грязь изъя́звили проказу, —

      мы чище венецианского лазорья,

      морями и солнцами омытого сразу!

      Плевать, что нет

      у Гомеров и Овидиев

      людей, как мы,

      от копоти в оспе.

      Я знаю —

      солнце померкло б, увидев

      наших душ золотые россыпи!

      Жилы и мускулы – молитв верней.

      Нам ли вымаливать милостей времени!

      Мы —

      каждый —

      держим в своей пятерне

      миров приводные ремни!

      Это взвело на Голгофы аудиторий

      Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,

      и не было ни одного,

      который

      не кричал бы:

      «Распни,

      распни его!»

      Но мне —

      люди,

      и те, что обидели —

      вы мне всего дороже и ближе.

      Видели,

      как собака бьющую руку лижет?!

      Я,

      обсмеянный у сегодняшнего племени,

      как длинный

      скабрезный анекдот,

      вижу идущего через горы времени,

      которого не видит никто.

      Где глаз людей обрывается куцый,

      главой голодных орд,

      в терновом венце революций

      грядет шестнадцатый год.

      А я у вас – его предтеча;

      я