Лицо лазури пышет над лицом

      Недышащей любимицы реки.

      Подымется, шелохнется ли сом, —

      Оглушены. Не слышат. Далеки.

      Очам в снопах, как кровлям, тяжело.

      Как угли, блещут оба очага.

      Лицо лазури пышет над челом

      Недышащей подруги в бочагах,

      Недышащей питомицы осок.

      То ветер смех люцерны вдоль высот,

      Как поцелуй воздушный, пронесет,

      То, княженикой с топи угощен,

      Ползет и губы пачкает хвощом

      И треплет речку веткой по щеке,

      То киснет и хмелеет в тростнике.

      У окуня ли ёкнут плавники, —

      Бездонный день – огромен и пунцов.

      Поднос Шелони – черен и свинцов.

      Не свесть концов и не поднять руки…

      Лицо лазури пышет над лицом

      Недышащей любимицы реки.

      А затем прощалось лето

      С полустанком. Снявши шапку,

      Сто слепящих фотографий

      Ночью снял на память гром.

      Меркла кисть сирени. В это

      Время он, нарвав охапку

      Молний, с поля ими трафил

      Озарить управский дом.

      И когда по кровле зданья

      Разлилась волна злорадства

      И, как уголь по рисунку,

      Грянул ливень всем плетнем,

      Стал мигать обвал сознанья:

      Вот, казалось, озарятся

      Даже те углы рассудка,

      Где теперь светло, как днем!

      Любимая, – жуть! Когда любит поэт,

      Влюбляется бог неприкаянный.

      И хаос опять выползает на свет,

      Как во времена ископаемых.

      Глаза ему тонны туманов слезят.

      Он застлан. Он кажется мамонтом.

      Он вышел из моды. Он знает – нельзя:

      Прошли времена и – безграмотно.

      Он видит, как свадьбы справляют вокруг.

      Как спаивают, просыпаются.

      Как общелягушечью эту икру

      Зовут, обрядив ее, – паюсной.

      Как жизнь, как жемчужную шутку Ватто,

      Умеют обнять табакеркою.

      И мстят ему, может быть, только за то,

      Что там, где кривят и коверкают,

      Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт

      И трутнями трутся и ползают,

      Он вашу сестру, как вакханку с амфор,

      Подымет с земли и использует.

      И таянье Андов вольет в поцелуй,

      И утро в степи, под владычеством

      Пылящихся звезд, когда ночь по селу

      Белеющим блеяньем тычется.

      И всем, чем дышалось оврагам века,

      Всей тьмой ботанической ризницы

      Пахнёт по тифозной тоске тюфяка,

      И хаосом зарослей брызнется.

      Давай ронять слова,

      Как сад – янтарь и цедру,

      Рассеянно и щедро,

      Едва,