И ты, делившая с страдалицей безгласной

      И горе и позор судьбы ее ужасной,

      Тебя уж также нет, сестра души моей!

      Из дома крепостных любовниц и псарей

      Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила

      Тому, которого не знала, не любила…

      Но, матери своей печальную судьбу

      На свете повторив, лежала ты в гробу

      С такой холодною и строгою улыбкой,

      Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.

      Вот серый, старый дом… Теперь он пуст и глух:

      Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, —

      А встарь?.. Но помню я: здесь что-то всех

                                                      давило,

      Здесь в малом и в большом тоскливо сердце

                                                        ныло.

      Я к няне убегал… Ах, няня! сколько раз

      Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;

      При имени ее впадая в умиленье,

      Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?..

      Ее бессмысленной и вредной доброты

      На память мне пришли немногие черты,

      И грудь моя полна враждой и злостью новой…

      Нет! в юности моей, мятежной и суровой,

      Отрадного душе воспоминанья нет;

      Но все, что, жизнь мою опутав с первых лет,

      Проклятьем на меня легло неотразимым, —

      Всему начало здесь, в краю моем родимом!..

      И с отвращением кругом кидая взор,

      С отрадой вижу я, что срублен темный бор —

      В томящий летний зной защита и прохлада, —

      И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,

      Понурив голову над высохшим ручьем,

      И набок валится пустой и мрачный дом,

      Где вторил звону чаш и гласу ликований

      Глухой и вечный гул подавленных страданий,

      И только тот один, кто всех собой давил,

      Свободно и дышал, и действовал, и жил…