Словно книга, до дыр зачитанная,

      гимнастерка моя защитная.

      Сто логов ее прочитали.

      Сто ветров над ней причитали.

      Сталь от самого от начала

      строчку каждую отмечала.

      И остались на ней отметки

      то от камня, а то от ветки,

      то от проволоки колючей,

      то от чьей-то слезы горючей.

      А она все живет, не старится.

      Я уйду, а она останется,

      как та книга, неброско изданная,

      но в которой лишь правда истинная,

      и суровая, и печальная,

      грозным временем отпечатанная.

      По лужам бродили, едва лишь снега растаяли.

      Равнодушно слушали ручья торопливую речь.

      Во семнадцатилетние, воду ни в грош не ставили,

      к двадцати годам научились ее беречь.

      И бывало невесело безусому воинству.

      Дрожал на донышке фляги глоток последний.

      Зато научились оценивать по достоинству

      и флягу, и реку, и дождик летний…

      Рекам студеным, лесным родникам не изменим.

      Память о них благодарную сохраняем.

      С малой росинкой дружим и каплю ценим.

      Слез не роняем на ветер, слез не роняем.

      Обманчива неправды правота.

      Она – как та стоячая вода.

      Она прозрачной может быть, о, да,

      но течь она не может никуда.

      Я эту воду пил. Я молод был.

      Была такая жажда у меня!

      Она сама приказывала: пей!

      Ты не глупей и не умней других.

      Скрипел песок на молодых зубах,

      и на губах откладывался ил,

      но я сквозь марлю воду не цедил,

      я чистой находил ее и так.

      В ней плавал неба синего кусок.

      Он был высок. Он только узок был.

      Я честно пил. Немалый срок прошел

      все на зубах моих песок скрипит.

      Стало многое изменяться —

      видно, было, что изменять.

      Стали многие извиняться,

      не привыкшие извинять.

      Люди сразу и подобрели,

      Обретая свои права,

      распрямляются,

      как в апреле

      оживающая

      трава.

      Стали меркой иною мерить,

      без опаски вступают в спор.

      Стали больше поэтам верить,

      чего не было до сих пор.

      И глазами глядят другими

      на открывшееся