Вчера на площади базарной

       я гончара лачугу посетил:

      замес из вязкой, грубой глины

       безжалостно он мял и колотил.

      Тут ухом внутренним я услыхал

        протяжный стон

       и шепот, доносящийся из бездны:

      «Я некогда была тебе подобна,

       помягче обходись со мной, любезный…».

      Гончарный круг отбрасывает тень

       и легким мраком мастерскую оттеняет.

      Задумавшись, я наблюдаю гончара:

       с каким искусством он

        раствор приготовляет,

      чтобы лепить кувшины и горшки

       из разных качеств замечательных людей —

      из грубых пяток странствующих нищих,

       из нежных рук могучих королей.

      Тогда я стал бродить в ряду гончарном,

       высматривая тонкие секреты:

      здесь каждый мастер пробовал на глине

       свое искусство и семейные заветы,

      но кое-кто из них никак узреть не мог,

       поскольку виденьем не обладал, —

      слой праха отошедших предков

       гончарные круги незримо покрывал.

      Одна лишь незначительная капля

       из кубка вечно пьяного Саки,

       пролитая как будто невзначай,

      вмиг остужает жгучую печаль

       и дарит сердцу запредельный рай.

      Да будет славен Тот, кто это чудо сотворил

       небрежным мановением руки

      и снадобьем волшебным наши души исцелил

       от мук меланхолической тоски.

      Повыше чашу подними!

       Держи ее как чашечку тюльпан

        на празднике Навруза[18].

      И если время для тебя когда-нибудь найдет

       та, что луне подобна ликом,

      глоток глубокий сделай триумфально

       и знай, поблажек Время не дает:

      тебя оно внезапно с ног собьет

       без драматизма упреждающего крика!

      Быть может, должен ты

        быть пьяным от любви —

       возрадуйся, Хайям!

      Иль