Мама и папа задерживались. Не находя себе места, я вышла из машины. Порывшись в сумочке, отыскала пачку, где оставалась одна сигарета. Упрямо стояла совершенно открыто среди бела дня и курила. Мне даже хотелось, чтобы меня увидел кто-нибудь из третьекурсников или учителей. Как здорово было чувствовать себя недосягаемой для их угроз. Меня исключили, я одна. Бояться нечего, хуже уже не будет. Подойдя поближе к дорожке, ведущей на территорию школы, я встала рядом с надписью золотыми буквами на железной табличке, которая соединяла две половинки ворот, и прочла латинские слова (в Адамсбергской школе латынь по-прежнему считали мировым языком): «Non est ad astra mollis e terris via[1]». Я уже забыла, что это значит, но помню, когда мне впервые сказали перевод, надпись показалась жутковатой.

      Мамы и папы не было видно. Их наверняка задержала лицемерная беседа с кем-нибудь из учителей. Не понимая до конца, зачем я это делаю, я подошла к часовне. Божий дом всегда открыт, так что я шагнула внутрь. Медленно прошла по проходу к тому месту, где мы с Полем всегда сидели во время службы. Опустившись на скамью, я подняла глаза на распятие. Сколько раз я сидела здесь, мысленно блуждая совсем в других местах? Я провела рукой по подставке для псалтыря, на которой Поль вырезал «Бог у…», а дальше не успел, потому что фрёкен Асп остановила его и позаботилась о том, чтобы ему сделали предупреждение. Я порылась в карманах, ища что-нибудь острое. В больнице у меня отобрали все, чем я могла бы причинить себе вред, но при выписке по крайней мере отдали ключи. Достав их, я закончила то, что однажды начал Поль. «Бог умер».

      Потом я вернулась к машине.