Мародёрской речки многословье.

      Воздух снится, как один из тех,

      о которых воют в изголовье,

      день повис, как клоун на персте.

      Покати шары по полю боя,

      чтоб они упёрлись во предмет

      не любви, а трезвости, и стоя

      салютуй ему во страшный след.

      Он горит, как выжженный посёлок

      в воспалённом явью далеке,

      и туземцы, мёртвые спросонок,

      низачем спускаются к реке.

      И фаланги пальцев, что привыкли,

      и дожди, умеющие всё,

      голоса: обрушен ли, увит ли

      лентами, как это колесо.

      Ты меня люби, а я не буду,

      погляди глаза, как пустоту

      временем пролитого сосуда,

      вобрази мне снег в горячем рту,

      и по снегу пусть идёт разведка,

      предварив победные полки,

      и, в груди распахивая клетку,

      обрывает тяжкие замки.

      В деревне ночью, верно,

      все спят, а ты не спи,

      как аспид и царевна,

      не вставшие с перин.

      И воет передатчик,

      ощерясь на волну,

      и руку тень обрящет,

      куда ни протяну.

      Найдётся и запястье

      впитать змеиный яд,

      чтоб долгое несчастье

      за царской дочкой вслед

      неслось и настигало,

      и ах! не ближний свет

      в два зябнущих оскала,

      а краше в мире нет.

      В конфорке шевелится

      вполсилы отчий край,

      и меж двоих двоится

      угрюмый тусклый вой.

      Но кто они, изыди,

      когда в холодный ляд

      бросает ночь их гниду

      и отражённый взгляд?

      Всего же вероятней,

      что на двоих делим

      не ствол перины мятной,

      а день – и страх за ним.

      Фонтанчики в саду, что твоя бессонница,

      откуда столько слёз? и в траву не верится,

      по лунным кратерам пробежала конница,

      «ах, если бы только знать!» – ахнуло деревце.

      А тот будильник, что стыл под рукой таинственно,

      в самое сердце звенит, и́з дому просится,

      в самую лютую ночь по верхам безлиственным

      с чёрным пропеллером нехорошо так носится.

      Кто, гуляя по травке с собачкой ротвейлером,

      кто, старушку живую переводя через улицу,

      увидит его, вздохнув, как овца над клевером,

      тот вовек не умрёт и сирым полюбится.

      И собачка и кошка говорят: уйди,

      воздух в осадок хлопьями на земли,

      стволы тополей и осиновый кол в пыли,

      и счастье