Сквозь лоб мышиный начиналось время,

      и да и нет, одна в своей груди

      выводит косточку и продлевает тело

      до ядовитых льдин, усеянных людьми.

      Минуя кожи шёлк, о, брат и о, сестра,

      расширена приливом, плоть восходит,

      на страже, вкруг костра, рыбак и рыба бродят

      от своего лица.

      Зачем даны и руки и крыла,

      упругий стан прямоходящий,

      куда он движется, пока не призвала

      к священной жертве и живородящей?

      А та лежит безмирна и пуста,

      своих скорлуп не наблюдая,

      на ней Атлантики пески, о нет, снега,

      о да, в слепящий мозг плывут родного края,

      где волн её никто не сосчитать.

      И капитан полярного медведя

      хотя не верует, но достаёт из меди

      прозрачный крест и прядь своих волос.

      Сон, вылей человека нам из воска,

      на хлынувший асфальт упал без чувств и мира,

      и радикальной влаги зимний хруст,

      и вывернуто из-под снега веко.

      Отец, дымясь, прошёл по морю слёз

      и не заметил, как, держась за рею,

      на каботажном судне плыл матрос,

      и нынче он плывёт, куда, себе не веря,

      плывёт без скорости, мертвее, чем вода,

      и мнится нам, в чужом краю трепещут

      его очей незримые стада,

      его души златой помещик.

      Нам жаль его. Свой пепел вылетает

      из горла там, где родина зияет

      сквозь линзы перевёрнутых небес,

      где крест становится змеёй безвидной

      и нам в цепочке алфавитной

      мерещится, как циркуль и отвес.

      Там, за оградой, без опоры

      цементный мост во мне воздвигнут,

      срезает с купола касатку

      в широкой тьме страны военной;

      и сам себе жилой скворечник,

      и сам-третей прославил в вышних

      того, кто с ледяной свечою

      прошёл по этой иордани.

      Там образ льётся в ход зеркальный,

      а в окрылённый дом ступени

      промокли, – ну давай, попробуй

      войти – и пальцем век коснуться.

      За Веной Рим встаёт из гор

      червонных, выжатых на струны,

      как лунный сок вплетён в узор

      с когтей пылающей трибуны.

      К нему поднимется змея,

      с пробитым камнем в мёртвой зале

      он