И был Бог предан, низвергнут в логово,

      раздавлен бредом: Богу – Богово.

      Сменила краски белил тоска.

      Страна под маской. Страна пуста.

      Дико.

      Но в хатах холодных,

      где пыль на ухватах,

      где бабы голодные

      детям не рады;

      где боль

      мужиков

      жжёт и тревожит;

      где голод ржаной

      пострашней острожного, —

      темною ночью

      шепотом в ухе

      сердце тревожат

      смутные слухи.

      И мужики

      Исчезают в борах.

      Ножики – вжик!

      Умирает страх.

      И вот оно – первое. Без разбора.

      Колота пиками, битая слепо,

      через вопящие в небо заборы

      с хрипом летит голова человека.

      Синие сабли

      плещутся, звякают,

      кровью залиты

      нежные злаки.

      Злоба и скорбь.

      Злоба – острей.

      Тучей падучею —

      стаи стрел.

      Снова и снова.

      Всё начато лишь.

      Капельки олова.

      Звёздная тишь.

      Но звезды стекли каплями,

      тишь над землей свеся.

      Срезан кривой саблей

      с небес голубой месяц.

      Брат поучает брата:

      «Чти боевых богов.

      Мало врагам ада,

      в оврагах губи врагов!»

      Ордой вопящей, разгульной, —

      «Алла!» —

      (даже ветер сник),

      разлив калмыков сутулых

      разносит свирепый вскрик;

      высверкав воздух наголо

      саблями вкривь и вкось,

      татары ведут набело

      кроваво-алый покос;

      вызверившись в оскале

      приземистых лошадей,

      выкаленною сталью

      монголы берут людей…

      И белою снежной лавой,

      лавиной прямых мечей,

      благословленных Лаврой

      в чаду молитв и свечей,

      струнами вытянув спины,

      уши сведя к темени, —

      брошены русские клинья

      в хаос татарской темени…

      А потом – тишина.

      Стяги.

      Луна

      в овраге.

      Каждый крест крив.

      Каждый куст кос.

      Тишина крапив,

      и бурьянов