Узколицый певец площадный,

      Виночерпий густого звука!

      Пригублю я твоей пощады

      До сердечного перестука.

      Всех речей твоих вихрь горячий

      Додохну до последней боли,

      Светлоокий мой римский мальчик,

      Узник власти и жесткой воли.

      Соберу, словно с пашни, камни,

      Я слова на краю разрыва,

      Но – негнущимися руками

      Оттолкну тебя, отрок милый.

      Под твоей беспощадной высью

      Мне вовеки не будет места,

      Ускользну на рассвете рысью –

      Так вдвоем с тобой стало тесно.

      У тебя пересохнет горло:

      Жало липкой осы вонзится –

      Жалость! Медленно ты и гордо

      Смежишь угольные ресницы.

      Отпускаю по воле доброй

      Я – к единственной из соперниц:

      Высоте, словно злоба, черной,

      Вороненок мой, ночи первенец!

      Частокол многоэтажек,

      Для души – ни закоулка!

      Оттого ль так зол и влажен

      Ветер мой, надувший губы?

      Бесприютное пространство

      Да квадратные каморы –

      Мыслям одиноким странствий

      Здесь не даст проделать город.

      Все защиты, все приюты

      У души отнимет ветер.

      Господи, двора б каюту,

      Старый тополь на рассвете!

      Камень бы, чтоб помнил руку,

      Иль окна квадрат янтарный, –

      Только не молчанья муку,

      Одиночество казармы!

      Но беспамятно и мирно

      На юру сереет важно

      Памятник всем душам сирым –

      Частокол многоэтажек.

      Спокойны и строги – земным притворились,

      Но ветер с окраин

      Рванулся за Вами – собакой на привязь –

      Из дремлющей стаи.

      В рассвете промчался, как призрачный всадник,

      Гордец и упрямец!

      По небу и морю кочующий странник –

      Летучий голландец.

      Взорвал все уюты,

      Обжитость и затхлость обыденной скуки,

      Обшарил углы, закоулки, закуты –

      Просился к Вам в руки.

      Бежал, как волчонок,

      Шарахался злобно от лиц равнодушных.

      До самых печенок

      Вгрызался прохожим в остывшие души.

      Он помнил единственность Вашу

      И крылья. Он знал непреложно,

      Что Вам не по росту земное бессилье,

      Всех высей заложник!

      И выследил, вынес – из нашей юдоли

      Вдруг