Двор затихает под шепот рябин,

      Кто-то в нем бродит и бродит один,

      Желтые капли вечерних окошек

      Ловит в глубокую чашу ладошек.

      Ветер швыряет крупу ледяную,

      Стрелка барометра дышит на бурю,

      Но безнадежно, отчаянно смело

      Кто-то здесь ходит без всякого дела,

      Смотрит на окон чужую фольгу,

      В словно ладони [в] остывшем снегу.

      Зачем, нерешительный ангел,

      Я столько тебя рисовала –

      На легкой, как имя, бумага,

      На шкурах домов и вокзалов?

      Загадочность лика земного

      Чертила мелком и сангиной,

      И веянье мира иного

      Врывалось меж хрипов ангины.

      Тяжелые крылья взлетали

      Над слабостью плеч твоих детских,

      И вихрь одиночества сталью

      Распахивая бедное сердце.

      Чуть дышащей, трепетной тенью

      Скользила душа твоя мимо,

      И глаз византийских мишени

      Цвели под плащом пилигрима.

      Зачем мне дарована тайна

      На кончике беличьей кисти –

      Полетов твоих и скитаний

      В звенящей, как колокол, выси?

      Лунку стекла теплом отдыши –

      Луч зеленой звезды

      Губы царапнет, как будто шип

      Розы или беды.

      На сюртуке у ночи пришит

      Орден звезды ночной –

      За соль терпенья твоей души

      На высоте земной.

      И не дороже ли всей тщеты,

      В свете созвездий чужих –

      Лучик зеленой звезды нищеты

      Между ладоней твоих?

      Эту боль, что дарована свыше,

      И отволглый, охрипший декабрь

      В бедной жизни, как лунку, отдышат

      Теплый ветер и старый фонарь.

      Эту тайную горечь тревоги,

      Мутноватое око воды

      Мне откроет в обмен на дороги

      Луч зеленой, небожьей звезды.

      И блаженная тяжесть утраты,

      Стрекозиный, прозрачнейший сон

      Поведут мою душу, как карты –

      Мореходов по венам времен.

      Глухота замороженных улиц,

      Строки чуткие тонких дерев, –

      Все забытые страхи вернулись,

      Прочитали тоску нараспев.

      Темнота неприютных подъездов

      И визгливые ссоры дверей, –

      Одиночество страшно и трезво

      Заглянуло в глаза фонарей.

      Но деревья под смуглой корою

      Сохранили апрельский словарь,

      Незнакомою речью земною

      Раскололи хрустальный январь.

      Зашептали о дремлющих водах

      И молочном дыханье ветров,

      Виноградном зрачке небосвода

      Над Олимпом крылатых богов.

      И сквозь