Стихов о тебе не пишу –

      Лишь голос да имя.

      Покоем себя извожу,

      Покоем, как схимой.

      В дороге – ни рытвин, ни ям,

      Но шаг мой непрочен.

      И только по-детски упрям

      Неловкий мой почерк.

      Чьи буквы – в лесу муравьи

      Под шорохом хвои

      И знаки, и жесты твои

      Уносят с собою

      В колючий могильник,

      Во тьму заклятья лесного –

      Дневник – недоступный тайник

      Печального слова…

      С размаху о стекла ударилась птица,

      И где-то заплакал бессонный ребенок,

      И сердце устало за ребрами биться,

      Как в клетке горластый, забытый грачонок.

      И чья-то душа позвала за собою,

      Встревожив покой одинокого дома,

      К живущим метнулась с саднящей тоскою,

      Как вестник ворчливого, рваного грома.

      Как голосом легким звала и кричала!

      Я вышла во двор – шелковистые перья

      Золою остались, и неба пиала

      Поила молочным туманом деревья.

      И ветер в лицо мне ударил прибоем,

      И в нем утонуло бесценное имя,

      И вновь над рассветным, притихнувшим морем

      Ложилась печали тяжелая схима.

      Всего-то и было – что черный час

      Сиротской души моей,

      Луны посеревший, подбитый глаз,

      Обиженный всхлип дождей.

      Я вышла из дому в рассвет сырой,

      За ветром брела наугад,

      И тайну дыханья под темной корой

      Хранил хрипловатый март.

      Тяжелый, оттаявший воздух горчил

      Цыганскою страстью дорог,

      Зачем, как лунатик, – сверх снов и сил

      Пришла я на твой порог?

      Стояла – бездомнее всех бродяг,

      И речь тополей больных

      Безумно, отчаянно, словно стяг,

      Рвалась на руках земных.

      В ней жил твой печальный, непрочный сон,

      Мой черный, крылатый брат,

      Озноб синеватых, живых окон

      И сказки гадальных карт.

      Но где-то разбился хрустальный срок,

      Увяз глубоко в тиши…

      И я не шагнула за твой порог

      В час черный моей души.

      Крепкий чай, горьковатый, как дым,

      Ночь – на зыбком, неверном пути…

      Я прислушаюсь к хрипам родным

      Из твоей беспощадной груди.

      Сон ресничных, темнеющих стрел,

      Лунный зайчик на смуглом плече, –

      Дремлет ангел, что годы горел

      В моей жизни, подобно свече.

      Тень ладоней над хламом бумаг,

      Сквозняков шепелявый язык,

      Соберусь до рассвета – впотьмах,

      Поцелую души твой блик.

      И вздохнут в тишине тополя,

      Тронув