Дождь грезит листьями и небом,

      Сон пахнет яблоком и хлебом.

      Переплетаясь, сон и дождь

      Зачем приводят душу в дрожь?

      Она же столько дней томится

      В нелепой клетке, словно птица.

      Зачем, зеленый юный ветер,

      Ты вновь ей расставляешь сети?

      И этот голос ниоткуда

      Твердит безумно: чудо, чудо…

      Голубые лунные столбы –

      В первое раскрытое окно,

      Юный запах неба и травы,

      Терпкий, как столетнее вино.

      Колдовство апрельского тепла

      И бессонниц легкие глотки,

      Кажется, что жизнь еще светла,

      Словно эти лунные мостки.

      Каждый день дарован и прощен,

      И покой глубок, как сон седьмой,

      Рай тысячелетний возвращен,

      Ласковый, блаженный, золотой.

      Но сквозь теплый обморок глубин

      Чья-то мысль взметнется сгоряча –

      Беспощадней яростных стремнин

      Мысль о смерти – птицею с плеча!

      Научиться б по-новому думать и петь,

      Каждый день выбирать, словно тонкую сеть

      Из слоистой, зеленой и скользкой воды,

      По ночам не считать отголоски беды…

      Начинено взрывчаткой и стихами

      Антоновское яблоко планеты,

      Подточено пророческими снами

      И сказками от Ветхого Завета.

      Его сентябрь в ладонях желтых греет

      Над пустотой вселенского пространства,

      Еще от «Марсианских хроник» Рея

      Такой покой, и мир, и постоянство!

      А эти сумасшедшие богини

      Незрелую антоновку – в разборы

      Еще не бросят и небесной сини

      Не замутят языческою ссорой?

      Взорвутся лишь стихи, а вся взрывчатка

      Прольется ливнем в пятом измеренье,

      И в чутких снах усталых глаз сетчатка

      Забудет устрашающие тени…

      Попробуй теперь – притворись безразличной,

      Тоскует и рвется, как голос скрипичный,

      Душа в безмятежном, бесценном апреле

      Вне всяких причин и бессмысленных целей.

      А утром отмытые окна открыты

      В бушующий сад с соловьиною свитой,

      Мешаются запахи кофе и листьев,

      И древнего неба – на беличьей кисти.

      О, если бы можно вдышаться тихонько,

      Удрать, как больному с продавленной койки,

      От ранящих слов, что тревожно и жутко

      Настигнут меня, прекословя рассудку,

      Когда бы суметь навсегда не вернуться

      К тому,