И вот ты лежишь на холодном песке,

      И тина и соль на твоем языке,

      И в теле гудящем, стихая, живет

      Биенье и гул громоздящихся вод.

      Внимая немолчношумящий напев,

      Нагнись над собою, в лицо поглядев,

      И самую нежную, лживую связь

      Влюбленной рукой отвести торопясь,

      Над влажным от пены свинцовым песком

      Встаешь ты и пробуешь воздух крылом.

      Когда плачевный плеск вдали затих

      И я коснулся берега иного,

      Тогда увидел…Но в словах земных

      Так мало света! Не вмещает слово,

      Что взор вместил на берегах иных.

      Блаженно зрение, вместившее Тебя:

      Чистейшим зеркалом, влюбленным повтореньем

      Преображенное, узнавшее себя,

      Глядит с неопытным, счастливым удивленьем:

      «Да, это я!» Лицо еще в слезах,

      Но самый плач забыт, дитя уже смеется,

      И видит свет, сияющий в глазах,

      И бросит зеркало – но зеркало не бьется,

      И в нем дитя ушедшее смеется.

      Да, это я! Я знаю и люблю,

      И мне теперь не страшно возвращенье,

      И в темный круг без трепета вступлю:

      Меня ведет сияющее зренье,

      И меркнет свет меж призрачных теней,

      Но в слабом зеркале влюбленности моей

      Твоей любви смеется отраженье.

      Не то, что здесь подумают; не только.

      Не только ложь и слабость, нет: душа —

      Беглянка, нищенка, знакомка конокрадов —

      В такую полночь, на таком подворье

      Глядит на гостя дивного и с ним

      Заговорить, спросить, откуда нас

      Украли в детстве, и – еще важнее —

      Промолвить – прорубь, промолчать – петля…

      И бродит в нас наречие родное

      И взламывает память: так река

      Могучая и под глубоким льдом

      До дна не промерзает и в себя

      Неутоленным бьется вопрошаньем…

      Но слов не вспомнить, звуков не связать.

      Тогда – сглотни внезапную обиду,

      То за одним, то за другим вбегай,

      То