А на востоке поднятая медь

      Уже звучит и рассыпает блики,

      И можно молча слушать и смотреть,

      И любит день сопутствовать музы́ке.

      Что́ за судьба припала к фонарю —

      Теперь она внутри, а я снаружи

      И, погадав себе по словарю,

      Учу наречья: «внове», «въяве», «вчуже».

      Знаю: ни края одежды, ни рук, ни ко лбу, ни губами, —

      Слишком мне страшно опущенных глаз узнаванье и сходство.

      Не отрываясь – не вскрикнуть! – глядит изумленная память.

      Ногти в ладонь – не вздохнуть! – и с дыханием стон не прорвется.

      К выходу дальше, к стене, пусть меня заслоняют другие;

      То наплывает, то взносится пенье, то светлые клики…

      Тьма застилает лицо, а руки творят литургию

      И возложеньем врачуют слепых, бессловесных, безликих…

      И от порога взгляну в закопченный осколок сонета:

      Все же последний из прежних даров – уходить улыбаясь.

      Сердце свечой двуязыкой дрожит от приятого света,

      Но приближается мощная поступь: цветов не касаясь.

      И пепел сыплется с горячих крыльев птиц,

      И падает закат длинноволосой фугой —

      Бегущий мертв уже: блажен простертый ниц,

      Закрыв глаза в младенческом испуге.

      Ладони вытянув и на лицо упав,

      Засохшим ртом смолоть молитвенные зерна:

      «О, научи меня долготерпенью трав,

      Молчанью стебля и упорству корня».

      И жало легкое, раздумав уколоть,

      Припомнит: сушь стоит и мед еще не собран…

      Слабее колокол колотится о плоть,

      И медленней колеблемые ребра,

      И ты, о светлый мой, – запретнейшая часть

      Лукавословию и несмиренью взгляда, —

      Не прикасаясь, встал у правого плеча

      Привлечь к труду балованное чадо.

      А если в ближней тьме нет никого за нами,

      А если нам стоять вторыми по Адаме —

      Цепи вернувшихся начало и конец,

      И ветошь легкая – все одеянье плоти,

      Как будто в зеркалах, поставленных напротив,

      Ряд блудных сыновей прижал к себе отец.

      И на подсвечнике густеет воск пролитый,

      На два ключа закрыт перебелённый свиток,

      И маски по местам развешивает чтец.

      Возлюбленный, прости, но есть и мне свобода —

      Ведь есть клочок земли, где воля мне дана

      И времени глоток – кратчайший выдох года,

      Один виток веретена.

      Но кто же звал меня, кто говорил негромко:

      «О девочка моя, не плачь и все пройдет»?

      Ничто не убыло, и для того ребенка —

      Смотри – шиповник мой цветет.

      Звезд молоко течет в небесную корзинку —

      На