Да, ты мой сон. Ты выдумка моя.

      Зачем же ты приходишь ежечасно,

      глядишь в глаза и мучаешь меня,

      как будто я над выдумкой не властна?

      Я позабыла все твои слова,

      твои черты и годы ожиданья.

      Забыла все. И все-таки жива

      та теплота, которой нет названья.

      Она, как зноя ровная струя,

      живет во мне. И как мне быть иною?

      Ведь если ты и выдумка моя —

      моя любовь не выдумана мною.

      Ночами такая стоит тишина,

      стеклянная, хрупкая, ломкая.

      Очерчена радужным кругом луна,

      и поле дымится поземкою.

      Ночами такое молчанье кругом,

      что слово доносится всякое,

      и скрипы калиток, и как за бугром

      у проруби ведрами звякают.

      Послушать, и кажется: где-то звучит

      железная разноголосица.

      А это все сердце стучит и стучит —

      незрячее сердце колотится.

      Тропинка ныряет в пыли голубой,

      в глухом полыхании месяца.

      Пойти по тропинке – и можно с тобой,

      наверное, где-нибудь встретиться.

      И знаю все, и ничего не знаю…

      И не пойму, чего же хочешь ты,

      с чужого сердца с болью отдирая

      налегших лет тяжелые пласты.

      Трещат и рвутся спутанные корни.

      И вот, не двигаясь и не дыша,

      лежит в ладонях, голубя покорней,

      тобою обнаженная душа.

      Тебе дозволена любая прихоть.

      Но быть душе забавою не след.

      И раз ты взял ее, так посмотри хоть

      в ее глаза, в ее тепло и свет.

      Помню празднество ветра и солнца,

      эти лучшие наши часы,

      и ромашек медовые донца,

      побелевшие от росы.

      Помню ржавые мокрые листья

      в полусвете угасшего дня.

      Горьких ягод озябшие кисти

      ты с рябины срывал для меня.

      Помню, снежные тучи повисли,

      их кружила седая вода.

      Все улыбки, и слезы, и мысли

      я тебе отдавала тогда.

      Я любила и холод вокзала,

      и огней исчезающий след…

      Я, должно быть, тогда еще знала —

      так рождается песня на свет.

      Мне все это снилось еще накануне,

      в летящем вагоне, где дуло в окно…

      Мне виделся город в дыму полнолунья,

      совсем незнакомый, любимый давно.

      Куда-то я шла переулком мощеным,

      в каком-то дворе очутилась потом,

      с наружною лестницей

      и освещенным

      зеленою лампой

      чердачным окном.

      И дворик, и облик старинного дома —

      все было пугающе, страшно знакомо,

      и,