Знакомый, ненавистный визг…

      Как он в ночи тягуч и режущ!

      И значит – снова надо вниз,

      в неведенье бомбоубежищ.

      И снова поиски ключа,

      и дверь с задвижкою тугою,

      и снова тельце у плеча,

      обмякшее и дорогое.

      Как назло, лестница крута, —

      скользят по сбитым плитам ноги;

      и вот навстречу, на пороге —

      бормочущая темнота.

      Здесь времени потерян счет,

      пространство здесь неощутимо,

      как будто жизнь, не глядя, мимо

      своей дорогою течет.

      Горячий мрак, и бормотанье

      вполголоса. И только раз

      до корня вздрагивает зданье,

      и кто-то шепотом: «Не в нас».

      И вдруг неясно голубой

      квадрат в углу, на месте двери:

      «Тревога кончилась. Отбой!»

      Мы голосу не сразу верим.

      Но лестница выводит в сад,

      а сад омыт зеленым светом,

      и пахнет резедой и летом,

      как до войны, как год назад.

      Идут на дно аэростаты,

      покачиваясь в синеве.

      И шумно ссорятся ребята,

      ища осколки по примятой,

      белесой утренней траве.

      Много нынче в памяти потухло,

      а живет безделица, пустяк:

      девочкой потерянная кукла

      на железных скрещенных путях.

      Над платформой пар от паровозов

      низко плыл, в равнину уходя…

      Теплый дождь шушукался в березах,

      но никто не замечал дождя.

      Эшелоны шли тогда к востоку,

      молча шли, без света и воды,

      полные внезапной и жестокой,

      горькой человеческой беды.

      Девочка кричала и просила

      и рвалась из материнских рук, —

      показалась ей такой красивой

      и желанной эта кукла вдруг.

      Но никто не подал ей игрушки,

      и толпа, к посадке торопясь,

      куклу затоптала у теплушки

      в жидкую струящуюся грязь.

      Маленькая смерти не поверит,

      и разлуки не поймет она…

      Так