А чего ты хотела – чтоб тебя называли святой,

      Чтоб с тебя алфавит начинался – с заглавной, витой,

      Под незримой фатой, чтоб внимали тебе,

                            не коробясь, —

      Нет, ты будешь беззвучным кружком, упраздненной

      фитой

      С пояском архаичным. Завозится, как понятой,

      Сквознячок у порога, и с треском

                            захлопнется пропись.

      Потрясая рассудок, как трубами Иерихон,

      Кто с тобою грешит – тот тебя попрекает грехом,

      Хорошо, не грешком. Но и это не новость.

      А чего ты хотела бы – в стайке порядочных жен

      Щебетать о высоком? Но кто прокажен,

      Тот сидит в темноте, по инерции яростно моясь —

      Не отмоешься. Чистый узнает тебя за версту

      И однажды невольно прошепчет: «Ату!» —

      Не желая тебя уязвить. И, колеблема ветром,

      Повернешься спиной и спокойно пойдешь по листу

      Пожелтевшего снега, от холода сжавшись в фиту,

      Поясок затянув – а хотелось бы фертом!

      С благодарностью глянешь на зиму и скажешь:

                                   «Сестра!»

      То-то койка ее жестковата, да память остра,

      И следы по газону петляют, как длинная фраза,

      Ты пред ней не виновна, ты ей ничего не должна,

      Вы действительно сестры – вот только настанет весна,

      И с нее соскользнет ноздреватого снега проказа,

      А с тебя не сотрутся ни глупость твоя, ни грехи.

      Раздувает пространство сырые мехи,

      Попляши – выдыхает – а то на фига же ты пела?

      А и правда, сплясать остается – лебедушкой плыть,

      Вся-то прыть – от мороза, объятья сестрицы – теплы,

      Ну а свечку держать над тобой – не ее это дело.

      Так приплясывай шибче на льдинках, как на угольках,

      Тростниковую дудку сжимая в остывших руках,

      Ни Москва твоих слез не увидит, ни Питер, не бойся.

      Огонек твой не в зале затеплен и не в алтаре —

      Головешкой болотной блуждает в квадратном дворе,

      На взметнувшейся тусклыми волнами

                               лестнице скользкой.

      Попляши, попляши, да сама же себе подыграй,

      Под глазами мешки, и полы не домыты с утра,

      Мельче, мельче ступая с ужимками

                             загнанной клячи,

      Так допляшешь, зубами стуча, до Господня Суда

      И услышишь: «Ну, здравствуй, Фита!» – и тогда —

      Поняла? – но не раньше – заплачешь.

      За дождь, за сумерки, за все Тебя

      Благодарю – за ломтик брынзы

      На черном хлебе, и за оттепель,

      Что вдруг из-под подошвы брызнет,

      За воздух с бронзовыми осами,

      За сон, за беззащитность вещи

      Перед