Там в море паруса плутали,

      и, непричастные жаре,

      медлительно цвели платаны

      и осыпались в ноябре.

      Мешались гомоны базара,

      и обнажала высота

      переплетения базальта

      и снега яркие цвета.

      И лавочка в старинном парке

      бела вставала и нема,

      и смутно виноградом пахли

      грузинских женщин имена.

      Они переходили в лепет,

      который к морю выбегал

      и выплывал, как чёрный лебедь,

      и странно шею выгибал.

      Смеялась женщина Ламара,

      бежала по камням к воде,

      и каблучки по ним ломала,

      и губы красила в вине.

      И мокли волосы Медеи,

      вплетаясь утром в водопад,

      и капли сохли, и мелели,

      и загорались невпопад.

      И, заглушая олеандры,

      собравши всё в одном цветке,

      витало имя Ариадны

      и растворялось вдалеке.

      Едва опершийся на сваи,

      там приникал к воде причал.

      «Цисана!» – из окошка звали.

      «Натэла!» – голос отвечал…

      Не уделяй мне много времени,

      вопросов мне не задавай.

      Глазами добрыми и верными

      руки моей не задевай.

      Не проходи весной по лужицам,

      по следу следа моего.

      Я знаю – снова не получится

      из этой встречи ничего.

      Ты думаешь, что я из гордости

      хожу, с тобою не дружу?

      Я не из гордости – из горести

      так прямо голову держу.

      Что так Снегурочку тянуло

      к тому высокому огню?

      Уж лучше б в речке утонула,

      попала под ноги коню.

      Но голубым своим подолом

      вспорхнула – ноженьки видны —

      и нет ее. Она подобна

      глотку оттаявшей воды.

      Как чисто с воздухом смешалась,

      и кончилась ее пора.

      Играть с огнем – вот наша шалость,

      вот наша древняя игра.

      Нас цвет оранжевый так тянет,

      так нам проходу не дает.

      Ему поддавшись, тело тает

      и телом быть перестает.

      Но пуще мы огонь раскурим

      и вовлечём его в игру,

      и снова мы собой рискуем

      и доверяемся костру.

      Вот наш удел ещё невидим,

      в дыму ещё неразличим.

      То ль из него живыми выйдем,

      то ль навсегда сольёмся с ним.

      Живут на улице Песчаной

      два человека дорогих.

      Я не о них.

      Я о печальной

      неведомой собаке их.

      Эта японская порода

      ей так расставила зрачки,

      что даже страшно у порога —

      как их раздумья глубоки.

      То добрый пёс. Но, замирая

      и победительно