Угрюмо сорняком обсажен черным,

      дремал в долине переложный луг,

      неспешно заволакивался дерном,

      и с голоду над ним орал канюк.

      Дотаял снег и обнажил суглинки —

      все борозды, что некому полоть;

      как жалкий ворс, топорщились травинки,

      а воздух всё светлел до мая вплоть.

      Пока не приключился день дождливый;

      для сорняков настала благодать:

      понаросло полыни и крапивы,

      да так, что даже почвы не видать.

      Цвела пастушья сумка, стебли спутав,

      грубел чертополох, и без конца

      висел над логом крик сорокопутов,

      расклевывавших заросли горца.

      В осиных гнездах умножались соты;

      неукротимо крепли сорняки,

      и местности обычный дух дремоты

      навеивали только сосняки.

      Осотом щеголял любой пригорок,

      кружили семена и мошкара,

      и диковато, как полночный морок,

      смотрели из лощинок хутора.

      Проделав марш средь сосняков на кручах,

      мы очутились в выжженной стране,

      где в проволоках рваных и колючих

      торчала головня на головне.

      Лишь очень редко стебелек пшенички

      вдали качал метелкою простой;

      и как-то неохотно с непривычки

      мы приходили в хаты на постой.

      Там жили полнотелые русинки

      к одним в придачу дряхлым старикам,

      война, однако, провела морщинки

      по женским лбам, и шеям, и щекам.

      И если кто из нас до икр дебелых

      оказывался чересчур охоч,

      то видел, как ряды цепочек белых,

      гирлянды вшей, в траву сбегали прочь.

      Нелегкий путь безропотно протопав,

      в палатках засыпали мы вповал,

      а свет луны тянулся до окопов

      и никаких границ не признавал.

      Лишь не спалось в хлевах голодным козам,

      они до рани блеяли с тоски,

      покуда легким утренним морозом

      нам ветер не прихватывал виски.

      Трясинами встречала нас Волынь,

      пузырчатыми топями; куда

      ни ткни лопатой, взгляд куда ни кинь —

      везде сплошная цвелая вода.

      Порою тяжко ухал миномет,

      тогда вставал кочкарник на дыбы,

      из глубины разбуженных болот

      вздымались к небу пенные столбы.

      Угрюмый профиль вязовой гряды

      стволами оголенными темнел

      у нас в тылу, и черный блеск воды

      орудиям чужим сбивал прицел.

      Позиция была почти ясна.

      Грязь – по колено; яростно дрожа,

      сжирала черной пастью глубина

      все