Разведён навсегда

      с самой близкой мечтой

      невозвратный герой

      лишний птенчик гнезда

      ни гроза ни потоп

      просто падало вниз

      в зябь утоптанных троп

      в дым укошенных риз

      видел свет падал в ночь

      тыча лапками вдох

      и упал не издох

      и поднять не помочь

      только молча стоять

      птичья дрожь на груди

      только теплить и знать

      всё что есть – впереди

      Кто ответит за нашу тоску,

      пронесённую нами, как знамя?

      Кто тоской изойдёт по стиху?

      Кто умрёт и воскреснет стихами?

      «Я качался в далёком саду…»

      Бедный Осип, святая Марина…

      Поддаётся ли облако сплину?

      Подлежит ли рыданье суду?

      Или всё пустоте подлежит,

      сроку честному и гробовому?

      Где вы мучились, – камень лежит

      и тропинка пытается к дому…

      Закон дождя закон слепых окон

      закон неимоверных отражений

      лишь выдох ветра миру разрешён

      и этот до конца бессмертный гений

      закон стоячих луж сухих глазниц

      не открывающих закона взгляда

      закон высоких птиц последних птиц

      которым ничего от нас не надо

      закон предательства и торжества

      закон скамьи и осени над нею

      незыблемый законом

      закон всего того чем я владею

      Ах, Николетта, – старый сон, —

      слепой, ненастоящий!

      Я помню менуэта звон

      в дыму свечей чадящих.

      Ах, Николетта, – старый мир, —

      как кружево прозрачен.

      Я – чудом выживший сатир

      и как сатир дурачлив.

      Я только вежливый Силен

      у сломанной берёзы,

      я помню пот твоих колен

      сквозь запах туберозы!

      Ах, Николетта, сколько лет

      от юности до смерти!

      Давно изношен менуэт

      и кружева, поверьте!

      Уже давно на «вы» с судьбой,

      я в хрусталях размножен,

      желаний, умерших с тобой,

      не выхватить из ножен.

      Без кружев, шпор и эполет

      не стало в жизни перца!

      Ах, Николетта… сколько лет

      от юности до сердца.

      Мы не знаем России,

      мы чуем Россию —

      голубые проклятия дальних небес,

      и прозрачное слово, и подошвы босые,

      и ореховый тёс,

      и осиновый крест.

      Мне не пишет отчаянье писем,

      и тоска не глядит из угла.

      Я