Вчера шепнуло мне сердчишко,

      заставив лечь и слух напрячь:

      уже ты, милый, не мальчишка,

      прижми свой гонор или спрячь.

      Я бросил распускать павлиньи перья,

      держусь подобно хрупкому сосуду,

      по типу красоты похож теперь я

      уже на антикварную посуду.

      С годами наши дарования

      ничуть не склонны к убыванию,

      легко от самооплевания

      склоняя к самолюбованию.

      А жалко мне меня с моим умишком,

      до многого я им не дотянусь,

      поэтому и трогает не слишком

      божественных решений блеск и гнусь.

      Пишу не чтобы насладиться,

      меня томит не страсть, а мука,

      и я спешу освободиться

      от распирающего звука.

      А вечером, уже под освежение,

      течёт воспоминательный ручей,

      и каждое былое поражение

      становится достойнейшей ничьей.

      Банально, заурядно и обыденно —

      отныне это явь и это есть —

      подкравшаяся тихо и невидимо

      нас чёрная прихватывает весть.

      Не видя прелести в фасаде,

      меня судьба словила сзади.

      Пройдя через опасности и гнусь,

      пока тянулись годы заключения,—

      ужели я сломаюсь и загнусь

      от горестных превратностей лечения?

      Едва я только вышел на опушку,

      ища семье для ужина грибы,

      судьба меня захлопнула в ловушку,

      чтоб реже я шутил насчёт судьбы.

      Годы плавно довели

      до больничной койки,

      без меня друзья мои

      ходят на попойки.

      Жарят мясо на огне,

      старость нашу хают,

      вспоминая обо мне,

      горестно вздыхают.

      Я, однако, поднимусь

      и походкой гордой

      я в застолье к ним вернусь

      с той же светлой мордой.

      Ещё одно, замеченное мной

      у хвори, где сюжет недуга сложен:

      от жизни я невидимой стеной

      всё время ощутимо отгорожен.

      После этой дурной переделки

      безмятежно займусь я старением,

      и часов равнодушные стрелки

      мне ещё подмигнут с одобрением.

      Я стойко бои оборонные

      веду с наступлением сзади,

      и дроги мои похоронные —

      лишь доски пока что на складе.

      Когда и сам себе я в тягость,

      и тёмен мир, как дно колодца,

      то мне живительная благость

      из ниоткуда часто льётся.

      Защита, поддержка, опека,

      участливой помощи мелочь —

      любезны душе человека,

      но дарят ей вялую немочь.

      Творится явный перебор

      при сборе