Дорога выбита в горах,

      дорога выгрызена в скалах…

      Река сквозь каменистый прах

      что день, то новый путь искала.

      То растекалась между глыб,

      то собиралась воедино…

      Столетья, верно, не могли б

      такие горы с места сдвинуть.

      Река ломилась напролом,

      летела в грохоте и мыле,

      над искристым ее крылом

      ветвящиеся тени плыли.

      Старик платан, оторопев,

      в воде по пояс брел по круче…

      Потом реки внезапный гнев

      сменялся радугой летучей,

      и под навесом легких лоз

      она струила зыбь рябую,

      пока ей в русло довелось

      на день прилечь, до новой бури.

      Какое дело до реки

      рабочим, пыльным и усталым?

      Они опять несут мешки

      с кирпично-красным аммоналом.

      У них характер слишком крут

      и удивительные руки…

      Они, как паутину, ткут

      над пропастями виадуки.

      А над рудой – броня веков,

      твердым-тверда ее защита:

      над ней пласты роговиков

      тупят сверло из победита.

      И смуглолицый Михбали,

      забыв Мугани край привольный,

      весь в пухлой буровой пыли,

      не покидает узкой штольни.

      По-детски горд своею властью,

      он рушит горные пласты,

      впервые постигая счастье

      осуществления мечты!

      В сугробы осыпая блестки,

      мерцая пылью ледяной,

      белоголовые березки

      перебегают под луной.

      Они повергнуты в смятенье

      и перепуганы до слез…

      Их светло-дымчатые тени

      шарахаются под откос.

      А ели – те стоят спокойно,

      лесной, задумчивый народ,

      и смотрят из-под шалей хвойных

      вдогонку вполуоборот…

      А по обочинам зыбучим,

      почти у насыпи рябой,

      кусты, ушанки нахлобучив,

      бегут за поездом гурьбой.

      А паровоз свистит и дразнит:

      мол, не догонишь, не спеши…

      Наверно, нынче зимний праздник

      справляется в лесной глуши.

      Там все в серебряном тумане,

      в лиловом ледяном огне,

      и, верно, где-то на поляне

      танцуют зайцы при луне.

      Пойти туда бы, покружиться

      по хитрой заячьей тропе,

      но только отсветы, как птицы,

      влетают в темное купе

      и между спящими с опаской

      кружат, пока не рассвело,

      и над моей постелью тряской

      роняют светлое перо.

      Кряхтели рамы, стекла звякали,

      И все казалось мне:

      вот-вот

      уснувший