Когда взыграют надо мной

      весны трагические трубы,

      мне вслед за ними поутру бы

      и только при смерти домой.

      Как страшно спать под мертвой кровлей,

      а не под ласковой листвой,

      и жить не мудростью людской,

      а счастья суетною ловлей.

      Но держат шоры грошовые,

      служебно-паспортный режим,

      чтоб я остался недвижим

      и все мы были неживые.

      Вот почему, как в жар дождя,

      как ждут амнистии под стражей,

      я жду шагов твоих с утра уже,

      до крика к вечеру дойдя.

      Свое дневное отработав

      заради скудного куска,

      мы – должники твои, тоска

      пустынных лестничных пролетов.

      Но уведи меня туда,

      где мир могуч, а травы пряны,

      где наши ноющие раны

      омоет нежная вода.

      Там ряска сеется на заводь

      сквозь огневое решето,

      и мы возьмем с собой лишь то,

      что и в раю нельзя оставить.

      Из всей древесности каштан

      достоин тысячи поклонов,

      а из прозаиков – Платонов,

      а из поэтов – Мандельштам.

      Там дышит хмель и каплет сок,

      и, трав телесностью наполнясь,

      ты в них вдохнешь свою духовность

      и станешь легкой, как цветок.

      Там все свежо и озаренно

      и ничему запрета нет

      навеянному с детских лет

      новеллами Декамерона.

      Там все, что лесом прожито,

      хранит малюсенький кустарник,

      он не слыхал стихов бездарных

      и разговоров ни про что.

      Там пир всемирного братанья,

      и только люди – без корней.

      Так уведи меня скорей

      туда, где всё – добро и тайна.

      Я груз небытия вкусил своим горбом:

      смертельна соль воды, смертельна горечь хлеба,

      но к жизни возвращен обыденным добром –

      деревьями земли и облаками неба.

      Я стер с молчащих губ отчаянья печать,

      под нежной синевой забыл свои мученья.

      Когда не слышно слов, всему дано звучать,

      все связано со всем и все полно значенья.

      И маску простоты с реальности сорвав,

      росой тяжелых зорь умыв лицо и руки,

      как у священных книг, у желтоглазых трав

      играючи учусь безграмотной науке.

      Из кроткой доброты и мудрого стыда

      кую свою броню, трудом зову забавы

      и тихо говорю: «Оставьте навсегда

      отчаянье и страх, входящие сюда вы».

      На благодарный