Шумит наша жизнь меж завалов и ямин.

      Живем, не жалея голов.

      И ты россиянин, и я россиянин –

      здорово, мой брат Пугачев.

      Расставим стаканы, сготовим глазунью,

      испивши, на мир перезлись, –

      и нам улыбнется добром и лазурью

      Христом охраненная высь.

      А клясться не стану, и каяться не в чем.

      Когда отзвенят соловьи,

      мы только одной лишь России прошепчем

      прощальные думы свои.

      Она – в наших взорах, она – в наших нервах,

      она нам родного родней, –

      и нет у нее ни последних, ни первых,

      и все мы равны перед ней.

      Измерь ее бездны рассудком и сердцем,

      пред нею душой не криви.

      Мы с детства чужие князьям и пришельцам,

      юродивость – в нашей крови.

      Дожди и деревья в мой череп стучатся,

      крещенская стужа строга,

      а летом шумят воробьиные царства

      и пахнут веками стога.

      Я слушаю зори, подобные чуду,

      я трогаю ветки в бору,

      а клясться не стану и спорить не буду,

      затем что я скоро умру.

      Ты знаешь, как сердцу погромно и душно,

      какая в нем ночь запеклась,

      и мне освежить его родиной нужно,

      чтоб счастий чужих не проклясть.

      Мне думать мешают огни городские,

      и если уж даль позвала,

      возьмем с собой Лильку, пойдем по России –

      смотреть, как горят купола.

      Все, что мечтала услышать душа

      в всплеске колодезном,

      вылилось в возгласе: «Как хороша

      церковь в Коломенском!».

      Знаешь, любимая, мы – как волхвы:

      в поздней обители –

      где еще, в самом охвостье Москвы, –

      радость увидели.

      Здравствуй, царевна средь русских церквей,

      бронь от обидчиков!

      Шумные лица бездушно мертвей

      этих кирпичиков.

      Сменой несметных ненастий и вёдр

      дышат, как дерево.

      Как же ты мог, возвеличенный Петр,

      съехать отселева?

      Пей мою кровушку, пшикай в усы

      зелием чертовым.

      То-то ты смладу от Божьей красы

      зенки отвертывал.

      Божья краса в суете не видна.

      С гари да с ветра я

      вижу: стоит над Россией одна

      самая светлая.

      Чашу страданий испивши до дна,

      пальцем не двигая,

      вижу: стоит над Россией одна

      самая тихая.

      Кто ее строил? Пора далека,

      слава растерзана…

      Помнишь, любимая, лес да река –

      вот она, здесь она.

      В милой пустыне, вдали от людей

      нет одиночества.

      Светом сочится, зари золотей,

      русское зодчество.

      Гибли на плахе, катились на дно,

      звали в тоске зарю,

      но не умели