Как утешительно-тиха

      и как улыбчиво-лукава

      в лугов зеленые меха

      лицом склоненная Полтава.

      Как одеяния чисты,

      как ясен свет, как звон негулок,

      как вся для медленных прогулок,

      а не для бешеной езды.

      Здесь Божья слава сердцу зрима.

      Я с ветром вею, с Ворсклой льюсь.

      Отсюда Гоголь видел Русь,

      а уж потом смотрел из Рима…

      Хоть в пенье радужных керамик,

      в раю лошадок и цветов

      остаться сердцем не готов,

      у старых лип усталый странник, –

      но так нежна сия земля

      и так добра сия десница,

      что мне до смерти будут сниться

      Полтава, полдень, тополя.

      Край небылиц, чей так целебен

      спасенный чудом от обнов

      реки, деревьев и домов

      под небо льющийся молебен.

      Здесь сердце Гоголем полно

      и вслед за ним летит по склонам,

      где желтым, розовым, зеленым

      шуршит волшебное панно.

      Для слуха рай и рай для глаза,

      откуда наш провинциал,

      напрягшись, вовремя попал

      на праздник русского рассказа.

      Не впрок пойдет ему отъезд

      из вольнопесенных раздолий:

      сперва венец и Капитолий,

      а там – безумие и крест.

      Печаль полуночной чеканки

      коснется дикого чела.

      Одна утеха – Вечера

      на хуторе возле Диканьки…

      Немилый край, недобрый час,

      на людях рожи нелюдские, –

      и Пушкин молвит, омрачась:

      – О Боже, как грустна Россия!..

      Пора укладывать багаж.

      Трубит и скачет Медный всадник

      по душу барда. А пока ж

      он – пасечник, и солнце – в садик.

      И я там был, и я там пил

      меда, текущие по хвое,

      где об утраченном покое

      поет украинский ампир…

      А вдали от Полтавы, весельем забыт,

      где ночные деревья угрюмы и шатки,

      бедный-бедный андреевский Гоголь сидит

      на Собачьей площадке.

      Я за душу его всей душой помолюсь

      под прохладной листвой тополей и шелковиц,

      но зовет его вечно Великая Русь

      от родимых околиц.

      И зачем он на вечные веки ушел

      за жестокой звездой окаянной дорогой

      из веселых и тихих черешневых сел,

      с Украины далекой?

      В гефсиманскую ночь не моли, не проси:

      «Да минует меня эта