Мне жаль их пышных дней

      и суетной удачи:

      их сущность тем бедней,

      чем видимость богаче.

      Их сок ушел в песок,

      чтоб, к веку приспособясь,

      за лакомый кусок

      отдать талант и совесть.

      Их светом стала тьма,

      их ладом стала заметь,

      но им палач – сама

      тревожливая память.

      Кто знает, сколько раз,

      возвышенность утратив,

      в них юность отреклась

      от воздуха и братьев.

      Как страшно быть шутом

      на всенародных сценах –

      и вызывать потом

      безвинно убиенных.

      (В них роскошь языка –

      натаска Водолея –

      судила свысока

      Платонова Андрея.

      О нем, чей путь тернист,

      за чаркою растаяв:

      «Какой же он стилист?» –

      обмолвился Катаев.)

      Мне жаль их все равно.

      Вся мера их таланта –

      известная давно

      словесная баланда.

      Им жарко от наград,

      но вид у них отечен,

      и щеки их горят

      от призрачных пощечин.

      Безжизненные пни,

      разляписто-убоги,

      воистину они –

      знамение эпохи…

      Я слезы лью о двух,

      но всем им нет предела,

      чей разложился дух

      скорей, чем плоть истлела

      и умерло Лицо,

      себя не узнавая,

      под трупною ленцой

      льстеца и краснобая.