Умен и учен монах Артамон,

      И оптик, и физик, и врач он,

      Но вот уж три года бежит его сон,

      Три года покой им утрачен.

      Глаза его впалы, ужасен их вид,

      И как-то он странно на братий глядит.

      Вот братья по кельям пошли толковать:

      «С ума, знать, сошел наш ученый!

      Не может он есть, не может он спать,

      Всю ночь он стоит пред иконой.

      Ужели (Господь, отпусти ему грех!)

      Он сделаться хочет святее нас всех?»

      И вот до игумена толки дошли,

      Игумен был строгого нрава:

      Отца Гавриила моли не моли, —

      Ты грешен, с тобой и расправа!

      «Монах, – говорит он, – сейчас мне открой,

      Что твой отравляет так долго покой?»

      И инок в ответ: «Отец Гавриил,

      Твоей покоряюсь я воле.

      Три года я страшную тайну хранил,

      Нет силы хранить ее доле!

      Хоть тяжко мне будет, но так уж и быть,

      Я стану открыто при всех говорить.

      Я чаю, то знаете все вы, друзья,

      Что, сидя один в своей келье,

      Давно занимался механикой я

      И разные варивал зелья,

      Что силою дивных стеко́л и зеркал

      В сосуды я солнца лучи собирал.

      К несчастью я раз, недостойный холоп,

      В угодность познаний кумиру,

      Затеял составить большой телескоп,

      Всему в удивление миру.

      Двух братьев себе попросил я помочь,

      И стали работать мы целую ночь.

      И множество так мы ночей провели,

      Вперед подвигалося дело,

      Я лил, и точил, и железо пилил,

      Работа не шла, а кипела.

      Так ма́хина наша, честнейший отец,

      Поспела, но ах, не на добрый конец.

      Чтоб видеть, как силен мой дивный снаряд,

      Трубу я направил на гору,

      Где башни и стены, белеясь, стоят,

      Простому чуть зримые взору.

      Обитель святой Анаста́сии там.

      И что же моим показалось очам?

      С трудом по утесам крутым на коне

      Взбирается витязь усталом,

      Он в тяжких доспехах, в железной броне,

      Шелом с опушенным забралом,

      И, стоя с поникшей главой у ворот,

      Отшельница юная витязя ждет.

      И зрел я (хоть слышать речей их не мог),

      Как обнял свою он подругу,

      И ясно мне было, что шепчет упрек

      Она