Это слова тоски

      о колоннах ворот, ложившихся тенью

      на немощеную площадь.

      Это слова тоски

      в память о длинном косом луче

      над вечерними пустырями.

      (Здешнего неба даже под сводом аркад

      было на целое счастье,

      а на пологих крышах часами лежал закат.)

      Это слова тоски

      о Палермо глазами бродячих воспоминаний,

      поглощенном забвением, смертью в миниатюре.

      Девушки в сопровожденье вальсирующей шарманки

      или обветренных скотогонов

      с бесцеремонным рожком 64-го года

      возле ворот, наполнявших радостью ожиданья.

      Смоковницы вдоль прогалин,

      небезопасные берега Мальдонадо —

      в засуху полного глиной, а не водою —

      и кривые тропинки с высверками ножа,

      и окраина с посвистом стали.

      Сколько здесь было счастья,

      счастья, томившего наши детские души:

      дворик с зацветшей куртиной

      и куманек, вразвалку шагающий по-пастушьи,

      старый Палермо милонг,

      зажигающих кровь мужчинам,

      колоды креольских карт, спасенья от яви,

      и вечных рассветов, предвестий твоей кончины.

      В здешних прогалах, где небо пускало корни,

      даже и дни тянулись

      дольше, чем на каменьях центральных улиц.

      Утром ползли повозки

      Сенеками из предместья,

      а на углах забегаловки ожидали

      ангела с дивной вестью.

      Нас разделяет сегодня не больше лиги,

      и поводырь вспоминающему не нужен.

      Мой одинокий свист невзначай приснится

      утром твоим уснувшим.

      В кроне смоковницы над стеною,

      как на душе, яснеет.

      Розы твоих кафе долговечней небесных красок

      и облаков нежнее.

      Мои воспоминания о домашнем саде:

      благословенная жизнь растений,

      жизнь учтивая, – тайной покрыта,

      взлелеяна она людьми.

      Пальма самая высокая под здешним небом,

      птичий домик воробьев;

      виноградная лоза с черным виноградом,

      летние деньки дремали в ее тени.

      Крашеная мельница:

      трудолюбиво на ветру эпох старинных колесо,

      гордость дома нашего, ведь у других

      текла река под чашечками черпаков.

      Подвал по кругу в основании дома —

      у сада голова шла кругом,

      и страшно было заглянуть сквозь щелку

      в подземелье, полное воды искусной.

      Сад, перед решеткой завершали путь свой

      терпеливые извозчики,

      и грубый карнавал ошеломлял

      оркестром