Идёт человек, растворяясь почти,

      идёт по накрытому снегом пути,

      до самого, самого края,

      уже превращается в свет фонарей,

      и белую землю, и ветер над ней,

      и грохот ночного трамвая.

      А в окнах гирлянды, и сотни домов

      глядят, как сей год удивительно нов,

      блестящий, как свежая краска.

      И новым, и странным становится всё,

      идёт человек, свою нежность несёт,

      как чудо, как долгую сказку.

      Когда нас не станет, мы станем коты,

      и звёзды, и травы среди высоты —

      горячие горные травы.

      Идёт человек, это я или ты,

      и снег проступает среди темноты,

      летящий, мерцающий вправо.

      Было в доме прозрачно и гулко,

      был закат золотой, небывалый.

      Положила в пустую шкатулку

      свою душу, что горевала.

      И в руках понесла через снежный,

      Заметеленный северный город.

      И не плакала больше, конечно,

      только дёргалось белое горло,

      порождая беззвучную песню

      (аллилуйя любви, аллилуйя).

      Шевелилась в шкатулке тесной,

      засыпала душа, горюя.

      Хоронила её среди леса,

      среди снега копала ямку,

      и по тонким берёзам белёсым

      лунный свет растекался яркий.

      Прожила, пробыла, продышала

      тёплый круг на стекле аккуратно,

      а болела потом душа ли —

      так откуда и знать-то, правда.

      Пусть лежат под землёй и снегом

      боль и ярость, тоска и горе,

      не найти до скончанья века,

      где копала; забыла вскоре.

      Не ищи, не ходи за тоскою,

      ветер трогай, грейся на солнце.

      Страшно думать, что будет с тобою,

      если в тело душа вернётся.

      В феврале заметает дорожки,

      не пройти в абрикосовый сад.

      Ёлки, словно бездомные кошки,

      у помойки устало лежат.

      И негромко мурлычут: «Не надо вам

      неплохой вот меня такой?»

      Я хорошая, я чтобы радовать,

      заберите меня домой.

      Не берут, во дворы выносят,

      во дворах оставляют тлеть.

      Станут тучами, выпадут в осень,

      растворятся во влажной земле.

      Станут нами – совсем, без остатка,

      прорастут по весне на горе.

      …Обними меня крепко и сладко

      у помойки в снежном дворе.

      Так хочется тепла, когда февраль.

      Так хочется домой, но нету дома,

      А есть огни и небо, дождь и сталь

      Машин, и пятна лиц полузнакомых.

      А мы хотели – говорить, держась

      За