Я дерево вкопал

      в национальный парк.

      В моих ушах звенит

      национальный стыд.

      Кто замутняет ход

      национальных вод?

      Бьёт в ноздри мне из недр

      национальный дух,

      национальный кедр,

      национальный дуб.

      Светает среди верб

      национальный серп.

      Полз в яблоневый сад

      донациональный гад.

      С холма на сериал

      полуслепых полян

      хрусталиком сиял

      национальный храм.

      Бесчеловечий дух

      соединил в веках

      Блаженного петух

      с чалмами и в крестах.

      Пней поднебесный тир.

      Озёрный Левитан.

      И небосклон из дыр

      озонных трепетал.

      Вдруг Божий белый свет

      рассыпался в момент

      на центробежный спектр

      национальных лент.

      Всё резче и красней

      белки моих друзей.

      И зреет, сроки скрыв,

      национальный взрыв.

      Во время взлёта и перед бураном

      мои душа и уши не болят —

      болит какой-то совестибулярный,

      не ясный для науки аппарат.

      Когда, снижаясь, подлетаю к дому,

      я через дно трепещущее чую,

      как самолёт с жестяною ладонью

      энергию вбирает полевую.

      Читаю ль тягомотину обычную

      или статьи завистливую рвотину,

      я думаю не об обидчике, —

      что будет с родиной?

      Неужто и она себя утратит —

      с кукушкой над киржацкою болотиной —

      и распадётся, как Урарту, —

      что будет с родиной?

      Не административная система —

      блеск её вёрст, на спиннинги намотанный.

      Она за белой церковью синела

      нерадиоактивною смородиной.

      Я не хочу, чтобы кричала небу

      чета берёз, белеющих в исподнем.

      Отец и мать в моих проснулись генах:

      «Что будет с родиной?»

      Я открываю красоту

      не как иные очевидцы —

      лишь для того её найду,

      чтобы с Тобою поделиться.

      Увижу ль черносливной косточкой

      край Корсики с полёта птицы,

      мне сразу возвратиться хочется,

      чтобы с Тобою поделиться.

      Увижу ли на небе ноготь,

      Тобой остриженный, прилипший,

      и сердце начинает ёкать,

      хоть всем не скажешь из приличий.

      Дождливый ёжик по тропе

      мерцает, световоды будто.

      Я всё равно вернусь к Тебе,

      хотя пути уже не будет.

      Зрачки наполнив красотой,

      чтоб не пролить, сожму ресницы.

      К Тебе я добреду слепой,

      чтобы собою поделиться.

      Сосем иная тишина

      та, что предшествовала слову, —

      чем поцелованная словно,

      что музыкой