Живу, куря дурное зелье,

      держа бутыль во тьме серванта,

      сменив российское безделье

      на лень беспечного Леванта.

      Где надо капнуть – я плесну,

      мне день любой – для пира дата,

      я столько праздновал весну,

      что лето кануло куда-то.

      Нисколько сам не мысля в высшем смысле,

      слежу я сквозь умильную слезу,

      как сутками высиживают мысли

      мыслители, широкие в тазу.

      Неявная симпатия к подонкам,

      которая всегда жила во мне,

      свидетельствует, кажется, о тонком

      созвучии в душевной глубине.

      О том, что потеряли сгоряча,

      впоследствии приходится грустить;

      напрасно я ищу себе врача,

      зуб мудрости надеясь отрастить.

      Когда я спешу, суечусь и сную,

      то словно живу на вокзале

      и жизнь проживаю совсем не свою,

      а чью-то, что мне навязали.

      Я даже в течение дня

      клонюсь то к добру, то ко злу,

      и правы, кто хвалит меня,

      и правы, кто брызжет хулу.

      Рифмуя слова, что сказались другими, —

      ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:

      они просто были исконно моими

      и преданно ждали, пока я рожусь.

      Эстетам ревностным и строгим

      я дик и низок. Но по слухам —

      любезен бедным и убогим,

      полезен душам нищих духом.

      Я проделал по жизни немало дорог,

      на любой соглашался маршрут,

      но всегда и повсюду, насколько я мог,

      уклонялся от права на труд.

      Я, Господи, умом и телом стар;

      я, Господи, гуляка и бездельник;

      я, Господи, прошу немного в дар —

      еще одну субботу в понедельник.

      Для всех распахнут и ничей,

      судьба насквозь видна,

      живу прозрачно, как ручей,

      в котором нету дна.

      Явились мысли – запиши,

      но прежде – сплюнь слегка

      слова, что первыми пришли

      на кончик языка.

      Я должен признаться, стыдясь и робея,

      что с римским плебеем я мыслю похоже,

      что я всей душой понимаю плебея,

      что хлеба и зрелищ мне хочется тоже.

      Доволен я и хлебом, и вином,

      и тем, что не чрезмерно обветшал,

      и если хлопочу, то об одном —

      чтоб жизнь мою никто не улучшал.

      Мне власть нужна, как рыбе – серьги,

      в делах успех, как зайцу – речь,

      я слишком беден, чтобы деньги

      любить, лелеять и беречь.

      Кругом кипит азарт, и дух его

      меня ласкает жаром по плечу;

      за то, что мне не надо ничего,

      я дорого и с радостью плачу.

      Своих печалей не миную,

      сполна приемлю свой удел:

      ведь, получив судьбу иную,

      я б тут же третью захотел.

      Изрядно век нам нервы потрепал,

      но столького с трухой напополам

      напел, наплел, навеял, нашептал,

      что этого до смерти хватит