Все пустыни друг другу от века родны,

      Но Аравия, Сирия, Гоби, —

      Это лишь затиханье Cахарской волны,

      В сатанинской воспрянувшей злобе.

      Плещет Красное море, Персидский залив,

      И глубоки снега на Памире,

      Но ее океана песчаный разлив

      До зеленой доходит Сибири.

      Ни в прохладе лесов, ни в просторе

      морей —

      Ты в одной лишь пустыне на свете

      Не захочешь людей и не встретишь людей,

      А полюбишь лишь солнце да ветер.

      Солнце клонит лицо с голубой высоты,

      И лицо это девственно юно,

      И, как струи пролитого солнца, ровны

      Золотые песчаные дюны.

      Блещут скалы, темнеют над ними внизу

      Древних рек каменистые ложа,

      На покрытое волнами море в грозу,

      Ты промолвишь, Сахара похожа.

      Но вглядись: эта вечная слава песка —

      Только горнего отсвет пожара,

      С небесами, где легкие спят облака,

      Бродят радуги, схожа Сахара.

      Буйный ветер в пустыне второй властелин.

      Вот он мчится порывами, точно

      Средь высоких холмов и широких долин

      Дорогой иноходец восточный.

      И чудовищных пальм вековые стволы,

      Вихри пыли взметнулись и пухнут,

      Выгибаясь, качаясь, проходят средь мглы,

      В Тайно веришь, вовеки не рухнут.

      Но мгновенье… отстанет и дрогнет одна

      И осядет песчаная груда,

      Это значит, в пути натолкнулась она

      На ревущего в страхе верблюда.

      И стоит караван, и его проводник

      Всюду посохом шарит в тревоге,

      Где-то около плещет знакомый родник,

      Но к нему он не знает дороги.

      А в оазисах слышится ржанье коня

      И под пальмами веянье нарда,

      Хоть редки острова в океане огня,

      Точно пятна на шкуре гепарда.

      И пока они бьются за пальмовый лес,

      За коня иль улыбку рабыни,

      Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес

      Заметают пески из пустыни.

      Потому